перевёз из своей старой квартиры каменные розы – они одни пережили сезон засухи, пока я отсутствовал. Но я обязательно разобью новый садик – лучше прежнего, вот увидишь, – и уже обзавёлся семенами эдельвейса и мяты! Да, не выдержала душа, Орион, будь он неладен, соблазнил – каюсь. Агния ругается, предупреждает, что даже пальцем не пошевелит, если ей придётся что-то там поливать или, не приведи артифекс, пропалывать! Не придётся. Для меня нет большего удовольствия, чем ухаживать за цветами. Заботиться о ком-то живом. А ещё Кабинет разрешил оставить мне твои королевские доспехи, при условии, что я не буду продавать их на чёрном рынке, сколько бы сильфий мне ни предлагали. И раз в месяц отчитываться Гарму. А я и не собираюсь их никому продавать, даже если мы вдруг останемся без средств к существованию. Твои доспехи для меня – память, и я никогда с ними не расстанусь. Я теперь своего рода живой памятник твоей родины – Бенгардии, я ношу на себе символ надежды и веры в светлое будущее, символ бессмертия памяти. Так сказал Гарм. С ним считается даже Примарий, и, если бы не его слово, пылились бы твои доспехи на музейной витрине до прихода нового артифекса.

Ты жив, пока о тебе жива память, я себе это уяснил. Но не волнуйся, душ я в доспехах не принимаю. Боюсь, поржавеют – потом не сниму. Я слежу за ними, каждый день начищаю до блеска.

Агния не любит меня, но позволяет мне любить её, она признала меня своим оберегом, представляешь? Так что за нас не беспокойся, у нас всё хорошо.

Правда, я всё пытаюсь вытащить её на вечернюю прогулку по площади, но она всегда вежливо отказывается и улыбается, улыбается той самой улыбкой, которую я боюсь больше всего, – полной безразличия. А её вежливость – честное слово, хуже грубости! Музыкантов слышно из окна – говорит, и отчасти она, конечно, права. Наш дом недалеко от площади, но окна выходят не на площадь, а во двор – так захотела Агния. Под окнами больше не растёт дуб, зато по водосточной трубе вьётся плющ и закручивается, как панцирь улитки. И Агния частенько по ночам накручивает его на палец, думая о своём.

Я однажды вывел Агнию вечером на площадь, но на неё напала необъяснимая тревога, кто-то всё мерещился ей в толпе, я обнял Агнию, и мы поскорее удалились домой.

Нам полюбилось проводить вечера вдвоём в гостиной, на ковре, болтая обо всём на свете, а когда у нас заканчивались слова, мы наслаждались уютным и необременительным молчанием, довольствуясь друг другом, без мучений чувств. Пьём чай с молоком и мятой, закусываем песочным печеньем и открываем посылки и письма.

Их нам шлют поклонники. Точнее, сначала их получает Кабинет, проверяет содержимое и только потом пересылает нам. Ради нашей безопасности. Там, где живёт фанатичная любовь, всегда найдётся место для великой ненависти. Тем более что ни Кабинет, ни мы – никто не может с уверенностью утверждать, что отряд не пожелает нам отомстить, даже если большинство его членов сидит в А-строге. Но Цингулон ещё на свободе. Не потащи тогда Репрев Цингулона на Луну, возможно, доктор сидел бы сейчас за решёткой. Но в этом нет его вины. Гарм считает так же. Цингулон так и так бы сбежал. Кабинет сейчас ведёт переговоры со Смиллой. Её император утверждает, что никаких саблезубых тигров в тот день на Луне не было, и быть не могло. Но до чего же странное совпадение: Цингулона задерживают смилланяне, когда он пытается скрыться на их планете. Теперь Смилла решает судьбу доктора. А Кабинет борется, чтобы Цингулона передали на суд Терция-Терры. На Смилле тюрьма, конечно, поуютнее будет, не то что наш А-строг.

Ладно, отвлёкся… О чём я говорил? Ах да, посылки. Я вскрываю все посылки – ты бы знал, какая страсть меня обуревает, когда я открываю свежую коробку: поскорее докопаться до истины – а что же внутри? Как выкопать зарытую кость. Прости за дурацкое сравнение. Агнии это не так интересно, как мне. Кто-то додумался подарить мне живые камни – это цветок такой. Какой же они путь проделали – и не сломались! А Агния назвала их уродливыми… Нам частенько присылают личные вещи, просят подержать их в руках и отправить по обратному адресу. Вроде бы мы заряжаем их доброй силой. Вот, например, недавно прислали кинокефальское нижнее белье. И что мне прикажешь с ним делать?

Агния называет Репрева предателем, только она это не всерьёз, сердится она на него так, а в сердце уже все обиды забыты. А вот кто по-настоящему предатель, так это Орион – сбежал от правосудия! Улизнул на корабле, пока Репрев призывал кровавый дождь. И теперь Кабинет разыскивает бывшего картографа, предлагая хорошую награду за его поимку. Но я и его могу понять: Орион боялся, что его бросят в А-строг вместе с остальными, хотя он не сделал ничего, за что его стоило бы туда бросать. Если, конечно, поверить ему на слово. И если не брать в расчёт того отрядовца, что он убил выстрелом, защищая меня. И вот теперь его побег… Ах да, Репреву ещё пришлось вытаскивать из Зелёного коридора капитана Аргона с его немногочисленным отрядом. Вот на ком надо было применить искренник! Но тот, что мы нашли в Бенгардии, – его приберегли для Цингулона. Для нашего полуартифекса Кабинет применил один из своих искренников. Думаю, Аргон предпочёл бы остаться в Зелёном коридоре, чем предстать перед судом Кабинета.

Теперь Кабинет стережёт стену. Но для нас с Агнией все двери открыты, точнее, одна – та, что ведёт в Коридор. Мы трое – полуартифекс Репрев, я и Агния – его хранители и можем посещать его в любое время. И представь себе – мы даже добыли малахитовую траву! Мы – я и Агния, можешь себе вообразить? Тогда-то мы взяли твои останки из белого бора.

Благодарю, что выслушал меня. Прощай, бенгардийский принц, мой верный друг, Алатар. И пусть твой сладкий сон в колыбели Вселенной ничто не потревожит».

Кто-то запрыгнул Астре на спину, и он встрепенулся, как пугливая птица, и часы на золотой цепочке на его груди блеснули на солнце новеньким стеклом, а под стеклом мелко затряслись стрелки – крылья подёнки. Это была Агния, она смеялась на всю площадь, явно довольная своей выходкой. Агнию сложно было спутать с какой-то другой лисицей-кинокефалкой: на тех частях тела, которые не прикрывало василькового цвета платьице, зияли продольные шрамы, закрашенные чёрной