накидные ключи с лезвиями на выезде, способные под шарниры человека. В конечном итоге всё в него и направлено, к глазам, к тестикулам, в ткани.

Порой в небе над лагерем завязывалось нетипичное явление, на которое никто особенно и не смотрел. Смерчи из блистающих точек, надо полагать звёзд, срубали плоскости друг друга, складываясь в фигуры, являя красные и фиолетовые жилы. Метеорологические эффекты самые редкие, их копии, чтоб только подвести. Это кто-то из богов подносил банку горлом вниз и наполнял исходящим снизу эмоциональным разносом — клочья почти материальные. Треугольники плазмы с бахромой медленно поднимались с высоты человеческого роста и сливались с грозой среди сияния. После концентрации труд, после труда смерть, дальше градация пока в тупике, но будет продолжена с приходом новых возможностей. Ко дню смерти последнего узника там, среди поля, будет стоять набор микросхем в алюминиевом корпусе, а робот на гусеницах, переделанный из возвращённого марсохода, станет выдвигать и задвигать полку для диска.

Таким Т. снился их лагерь, но в то же время брали сомнения, что-то вроде «Двадцать лет спустя» при более рассеянном взгляде. Он шёл ночью, осторожно, выглядывая из-за углов зданий, просматривая места перебежек. Просеки были освещены необычайно яркими и широкими кругами света. Дуговые лампы на вышках, на месте колючей проволоки, ограждающей строительство нового лагеря, стоял высокий кирпичный забор, и за ним тоже вышки с прожекторами эпохи выборочных и искусственных освещений. Остановился в тени нового кубического здания, подпёршего строившийся ими бивуак, вдруг впереди послышались шаги. Это оказался надзиратель, только какой-то осторожный, возможно, в будущем всё наоборот и принято бояться заключённых. Всё время оглядывался, скользя по краю жёлтых пятен, возникая то тут, то там. От системы барака практически отказались. Почти всю площадь занимал деревянный помост, дальняя стена была заставлена тонкостенными кассами на одного, внутри каждой имелась ваза с подводом труб, а сливалось всё, похоже, в их яму. Толстокожий к паранормальным феноменам надзиратель, не замечая его в упор, стал разоблачаться. Мундир, брюки, сорочка, сапоги и портянки, аккуратно сложил каждую вещь и отнёс стопку в дальнюю кабину. С торца помоста отодрал одну из длинных досок, с другого края оставшуюся на гвоздях. Лёг на живот и заполз в яму. Всё осветилось изнутри, демонстрируя струны развернувшегося века: тайны, дерьмо, энтузиасты и наука.

В коллекторах отдохновенье. Бетон лежит фрагментарно. Черви стремятся прочь из чёрной земли, заслышав колебания, а надзиратели думают, что их манит свет фонаря. В основании всего одна труба и возможность её обслуживать, передвигаясь на четвереньках, мимо ответвлений к службам. По схеме канализации со спецификацией диаметров можно построить карту лагеря и заодно побега. Эти невидимые токи дерьма и сообщали заведению реальность, они такой своеобразный локомотив в уходе от гротеска. Те из персонала, кто был здесь, на поверхности, изменились в лице, а кто затыкал руками протечки, с атрофированным обонянием, вообще исполнились одержимостью, испытав облегчение напополам с новой верой в фюрера. Дерьмо бежит, дерьмо, сливается в реку, и с ним тиф, заворот кишок, иные формы жизни, тяжёлые мысли, так и лезущие в голову на толчке. Сброс начинки в общую всему рейху топку, его какашка бок о бок с какашкой Гитлера, единосущность, карьерный рост, правильные организационные выводы, чего точно не окажется в пропаганде, такой трансформации нет, чтобы это преподносить, табу на процесс… Самая связанная с мозгом мышца, устроенная дико продуманно, распускает свои воли, и чугунные тубусы вновь промыты, скаты блестят, дело живёт.

Это напоминало ловлю раков, нечто подобное проделывал сейчас надзиратель, только с увеличенной пропорционально ценностью взыскуемого, и сзади ему грозил не гигантский амфипод, а сам Вельзевул, ночь полярная, Кронос, поедающий детей и в одна тысяча девятьсот сорок пятом.

На жёлтой, натёртой крышке имелось восемь регуляторов: «Отецъ», «Коитусъ», «Портомойня», «Агентъ по недвижимости», «Мой издатель», «Лазурный берегъ», «По вопросу мечты» и «Егерь». Передатчик покоился в чехле из плаща точно по размерам, на нём две лямки и шнурок. Механизм ещё полнился секретами и кодами, они словно прямо сейчас из него испарялись, он даже начал принюхиваться, склонившись. Труп принца остывал в шаге, может, он и не был шпионом, но теперь уже вряд ли об этом можно будет знать, разве только судьба решит подчеркнуть своё существование и какой-нибудь случайный попутчик в дилижансе расскажет ему историю своей жизни, а у него будет охота слушать, он там окажется бывшим связным, сокурсником по диверсионным классам или вёз его, раненого, на, возможно, последний доклад. Пути неисповедимы даже у крови и спектра.

Начал доходить гомон с офицерских квартир, значит, акт причинения смерти им уже почти пережился, был измельчён чем-то из генов, составляющих нынешнюю личность. Передатчик виделся теперь больше неким поклоном ветви пара, наверное, внутри весь на трубках, даже отпало желание расколотить его. Теодор поставил латунный корпус вплотную к мертвецу, положил на бок и облёк его хладными пальцами реле для связи с мечтой.

С раннего утра солдаты строились, сверху это могло выглядеть впечатляющее. Неосведомлённость усиливалась в последовательности Фибоначчи. Издалека прапорщиком новой формации, выпускником ускоренных эмиссий при мобилизации армии из Пажеского Его Императорского Величества корпуса раздавались очереди и наряды. Он шёл в строю охраны кухни и при первой возможности бросал на землю курабье или хлеб, своему сбежавшему из лагеря брату.

На вечернем привале как никогда близко маячил сон, возможно, он будет про красоток. Солдаты собирались подле значимых мест, таких как дерево, котелок, бивуачная пирамида, располагаясь на коленях и задницах. Жгли костры и пели песни, среди них имелись гармонисты, рассаживались в кружки, медленно поедая порцию и обсасывая хвосты. Слякоть, вёдра на брусах накрыты мисками, после пищи второе по важности — ремни на всём, очереди к полевой кухне звездой, с пяти сторон, рядом эстандарт-юнкер колет дрова, крышки как рондаши, серые колёса выше пояса, кирасиры барабанят пальцами по нагрудникам, ни фляги, ни папиросы не задерживаются в руках, полы шинелей — уже части тела и учитываются при всяком падении либо аллюре, истории от бывалых, правдивость которых ещё менее вероятна, чем попытки первобытных людей устроить в пещере синематограф, когда отовсюду, из каждого поворота сквозит это огромное приспособительное значение, где сплошь действия, не могущие охарактеризовать простого солдата как непорядочного, ветвь философии, изучающая вопросы морали, нет-нет и хлестнёт по лицу во время шторма на земле… Такое многому учит, многое воспитывает, они становятся скрытными, угрюмо шуткой отвечают на ободрения офицеров, обходящих костры.

Колонна изнутри и со стороны — это два разных предмета, с птичьего полёта и из