доиндустриальные элиты не смогли сохранить такой политической власти, как юнкерство в Германии во времена Веймарской республики.

Передача власти Гитлеру не была необходимым результатом предшествовавших ей выборов. Но она стала возможной только потому, что НСДАП превратилась 31 июля 1932 г. в сильнейшую партию и смогла подтвердить этот статус, несмотря на потерю голосов, 6 ноября 1932 г. Таким образом, Гитлер получил свое канцлерство не только в результате интриг властных элит, но и благодаря массам, оказавшим ему, как и ранее, свою поддержку.

С момента выборов в рейхстаг 31 июля 1932 г. в действительности не оставалось больше сомнений в том, что большинство немцев голосовали против Веймара. Но одними только заявлениями о неприкосновенности конституции нельзя было преодолеть состояние конституционного паралича. Отклонение от отдельных ее статей было неизбежно, если только стояла задача отразить атаку ее противников. Самым минимальным отклонением было бы игнорирование чисто деструктивного вотума недоверия. Но ни президентские кабинеты Папена и Шлейхера, ни ведущие демократические партии даже не рассматривали серьезно в качестве спасательного средства это «мягкое» нарушение конституции.

Гораздо проблематичнее был перенос новых выборов рейхстага на более поздний срок, чем было предусмотрено конституцией. Если какое-либо правительство перенесло бы выборы, чтобы в промежутке установить новый, авторитарный режим (как это намеревались сделать Папен и его министр внутреннихдел фон Гайл), то это означало бы покушение на конституцию. Когда же правительство Шлейхера приняло в январе 1933 г. решение о необходимости провозглашения чрезвычайного положения, то речь шла уже не об авторитарной конституционной реформе, а о том, чтобы в отсутствие парламента дать импульс экономике и повести действенную борьбу с тоталитарными партиями. Перенос выборов в рейхстаг в таком случае должен оцениваться иначе, чем планы по введению чрезвычайного положения предшествующего правительства. Решение правительства Шлейхера от 16 января 1933 г. могло бы открыть выход из ситуации государственного кризиса, конечно же, при условии, что эта попытка была бы недвусмысленно поддержана рейхспрезидентом, а конституционные партии и профсоюзы отнеслись бы к ней по крайней мере терпимо.

Отказ демократических сил дать свое согласие на ultima ratio оборонительного чрезвычайного положения, объясняется в первую очередь их традиционным легализмом. Более глубокой причиной этого легализма был страх гражданской войны. Поэтому почти все партии и союзы расценивали в январе 1933 г. националистический «боевой кабинет» Папена — Гугенберга как наиопаснейший вариант выхода из кризиса. От этого правительства, против которого выступало ⁹⁄₁₀ немецкого народа, можно было ожидать государственного путча, а вслед за ним и восстания масс. Но и в случае объявления чрезвычайного положения Шлейхером, СДПГ, Центр и БФП — последние «веймарские» партии, еще располагавшие значительным количеством сторонников среди электората — опасались обострения ситуации вплоть до развязывания открытой гражданской войны. Формально законная передача власти Гитлеру вызывала у них сравнительно меньше страха. Таким образом, веймарские конституционные партии со своим принципиальным легализмом внесли свой вклад в оправдание расчетов Гитлера, которые он преследовал своим тактическим легализмом.

Предположительно кабинет Шлейхера после введения чрезвычайного положения стал бы правительством скрытой военной диктатуры, а рейхсвер — истинным носителем исполнительной власти. При таком варианте развития событий следовало считаться с массовыми протестами национал-социалистов и коммунистов. Напротив, можно было исключить вероятность того, что профсоюзы призовут к проведению всеобщей забастовки против «социального генерала». Социал-демократы, католические партии и либеральная пресса протестовали бы против переноса новых выборов в рейхстаг на осень 1933 г., но, конечно, не выступили бы за применение силы. Возможность гражданской войны при таких обстоятельствах была бы скорее всего минимальной.

Фактическая военная диктатура, очевидно, была последним средством спасения от диктатуры Гитлера: альтернатива ей показывает, куда пришел Веймар. С того момента, как Гинденбург был впервые избран на высший государственный пост, не существовало больше гарантии, что в случае крайней необходимости он покажет себя хранителем духа конституции. Парламентская демократия потерпела крушение спустя пять лет, потому что большая часть властных элит выступала против нее, а демократические партии больше не оказывали ей решительной поддержки. Последующая вслед за тем радикализация была вынужденной реакцией на экономическую депрессию и обособление исполнительной власти. Зато передача власти Гитлеру не была вынужденной. Но для того, чтобы предотвратить катастрофу, которая началась 30 января 1933 г., необходим был устойчивый антитоталитарный консенсус между президентской властью и демократическим меньшинством парламента. Так как этого минимума согласия не существовало, путь для Гитлера оказался открыт.

Трансформация, которую претерпела Германия с 1918 г. по 1933 г., демонстрирует как параллели, так и бросающиеся в глаза отличия от эволюции других европейских стран в это же время. Во многих государствах после Первой мировой войны парламентская система была потрясена кризисами. И для «старых» демократий Западной и Северной Европы были свойственны как критические ситуации, связанные с формированием парламентского большинства, так и частые правительственные кризисы, но нигде они не привели к упразднению парламентской системы. Иначе обстояло дело в странах, расположенных на востоке Северной, Средней и Южной Европы, из которых только две — Чехословакия и Финляндия — смогли сохранить свои демократии. Во всех остальных в межвоенный период воцарились правые авторитарные режимы. То же самое справедливо для Португалии, и, как результат Гражданской войны 1936–1939 гг., для Испании. Образцом для новых авторитарных систем была фашистская Италия, которая начиная с 1922 г. преподала урок того, как. можно трансформировать неустойчивую демократию в стабильную диктатуру: путем радикального национализма, культа фюрера, господства одной партии и подавления любой возможной оппозиции, прежде всего — марксистских организаций рабочих.

Ни одно из государств, в которых в период между двумя мировыми войнами была установлена правая диктатура, не было высокоиндустриальным, все они были преимущественно странами с аграрной экономикой. Это касалось с некоторыми исключениями также Италии, где индустриализирован был только север страны. Германия была единственной высокоразвитой промышленной державой, которая в ходе мирового кризиса утратила свою демократию, заменив ее тоталитарной диктатурой справа — диктатурой, которую корректно характеризовать как «фашистскую», и все же этого будет недостаточно, поскольку итальянской «модели» фашизма не хватало такой сущностной черты национал-социализма как убийственный расизм.

Причины особого немецкого пути развития лежат, как мы видели, в глубоком прошлом. В ходе революции 1848 г. буржуазный либерализм потерпел неудачу в своей попытке одновременно добиться как единства Германии, так и свободы для ее граждан. Единство пришло в форме империи, основанной Бисмарком. Но о свободомыслящей конституции кайзеровской Германии не могло идти и речи, поскольку рейхсканцлер и его статс-секретари не были ответственны перед рейхстагом. Нерешенный вопрос свободы должен был быть поэтому вновь поставлен на повестку дня в 1918–1919 гг.

Парламентская демократия Веймара была попыткой разрешить главное противоречие кайзеровского рейха — устранить антагонизм между экономической и культурной новизной, с одной стороны, и отсталостью политической системы — с другой. Германия должна была в процессе