собой образы, сопровождавшие похороны членов их рода, и при каждом умершем всегда присутствовали все, бывшие когда бы то ни было в его семейном роду[3933]. А на родословных древах линии расходились к живописным портретам.

II.7. Архивные комнаты в домах были заполнены табличками и памятными записями о делах, совершенных во время отправления магистратуры. Снаружи и у входов были иные образы великих духом людей — прикрепленные доспехи с неприятеля, которые нельзя было убирать и покупателю таких домов, а сами дома пребывали в триумфе даже при перемене их владельцев. Это имело огромную побуждающую силу[3934], поскольку жилище ежедневно укоряло владельца невоинственного в приобщении к чужому триумфу.

II.8. Сохранилась негодующая речь оратора Мессалы, воспрепятствовавшая тому, чтобы чуждое изображение Левинов приобщалось к его роду[3935]. Подобная же причина вынудила Старого Мессалу написать те его известные книги о семейных родах[3936], поскольку, проходя по атрию Сципиона Помпониана, он увидел, что Сальвиттоны, — ведь это прозвище было бесчестьем для Африканских, — вследствие усыновления по завещанию пробираются к имени Сципионов[3937]. Но, не в обиду Мессалам будь сказано, даже в подложности изображений знаменитых людей выражалась какая-то любовь к доблестям, и это намного достойнее уважения, чем заслуживать того, чтобы никому не нужны были их изображения[3938].

II.9. Нельзя обойти молчанием и одно нововведение: в библиотеках посвящают изображения, если не из золота или серебра, то[3939], во всяком случае, из меди, тем, чьи бессмертные души говорят на тех же самых полках, более того, даже создают вымышленные изображения, и воображение порождает лица, изображения которых не переданы, как, например, в случае с Гомером.

II.10. Для человека нет другого более высокого, как я лично думаю, образца счастья, чем когда всегда все стремятся узнать, каким он был. Это новшество ввел в Риме Асиний Поллион, который первым, посвятив библиотеку, сделал гениев человечества общественным достоянием[3940]. Начали ли это раньше цари Александрии и Пергама, которые основывали библиотеки, усердно состязаясь друг с другом, я затрудняюсь сказать[3941].

II.11. О том, что некогда существовала страстная любовь к портретным изображениям, свидетельством служат Аттик, тот самый друг Цицерона, издавший составленную из них книгу[3942], Марк Варрон, которому пришла благотворнейшая мысль включить в многочисленные книги своего труда[3943] семьсот изображений знаменитых чем-нибудь людей, так как он не мог примириться с тем, чтобы была позабыта их наружность и преходящее время имело силу над людьми, придумавший услугу, завидную даже богам, поскольку он не только дал этим людям бессмертие, но и разнес его по всему миру, чтобы они могли находиться повсюду, словно боги[3944]. Такую услугу он оказал и иноземцам[3945].

III.12. А щиты с изображениями[3946] посвящать лично от своего имени в священных или общественных местах первым установил, как я узнал, Аппий Клавдий, который был консулом с Публием Сервилием в 259 году Города[3947]. Он вывесил в храме Беллоны щиты с изображениями своих предков, решив, чтобы они находились высоко на виду и чтобы читались надписи об их заслугах, — дело прекрасное, в особенности если при этом представлен, словно некое гнездо потомков, рой детей в крохотных изображениях[3948]; на такие щиты всякому смотреть радостно и приятно.

IV.13. После него вывесил их Марк Эмилий, коллега Квинта Лутация в консульстве[3949], не только в Эмилиевой базилике[3950], но и у себя дома, причем тоже по воинскому образцу. Дело в том, что на щитах, с какими сражались у Трои, были изображения, отчего они и получили название clupeus, а не от слова cluo, как это утверждает превратная тонкость грамматиков[3951]. Такое происхождение их — воспроизводить лицо на щите того, кто пользовался им — преисполнено доблести.

IV.14. Пунийцы и из золота делали и щиты и изображения, и возили их с собой в военный лагерь. Во всяком случае, в захваченном у них лагере такой щит Гасдрубала нашел Марций, мститель за Сципионов в Испании, и этот щит был над дверями Капитолийского храма вплоть до первого пожара[3952]. У предков же наших отмечается такая беспечность в этом деле, что в консульство Луция Манлия и Квинта Фульвия в 575 году Города[3953] Марк Ауфидий, подрядчик по охране Капитолия, осведомил сенаторов, что те щиты, которые вот уже на протяжении нескольких цензур[3954] относили к медным, на самом деле серебряные.

V.15. Вопрос о происхождении живописи неясен и не входит в нашу задачу. Египтяне утверждают, что она придумана у них за шесть тысяч лет до того, как перешла в Грецию, — заявление явно пустое[3955]. Что касается греков, одни из них утверждают, что она придумана в Сикионе, другие — что у коринфян[3956], все — что была обведена линиями тень человека, потому вначале живопись была такой[3957], потом была живопись отдельными красками, и она была названа монохромной, после того как была придумана более искусная, и такая живопись продолжает существовать даже сейчас[3958].

V.16. Линейную, придуманную Филоклом из Египта[3959] или Клеантом из Коринфа[3960], первыми развили Аридик из Коринфа и Телефан из Сикиона[3961], всё еще без всякой краски, однако уже введя расчленяющие линии внутри. Поэтому заведено было и надписывать, кто изображен[3962]. Первым начал покрывать[3963] их краской, как передают, из толченой черепицы[3964], Экфант из Коринфа. Что это был с тем же именем иной, а не тот, который, как передает Корнелий Непот, последовал в Италию за Дамаратом, отцом римского царя Тарквиния Приска, убежавшим из Коринфа от насилий тирана Кипсела, мы скоро скажем[3965].

VI.17. Ведь живопись уже была совершенной даже в Италии. Во всяком случае, в Ардее в храмах и до сих пор сохранились росписи, более древние, чем Город, которыми я лично восхищаюсь так, как никакими другими, продолжающие оставаться в течение такого долгого времени, при отсутствии крыши, словно свеженаписанные[3966]. Так же в Ланувии[3967], где одним и тем же[3968] художником написаны рядом, обнаженными, Аталанта и Елена, обе — исключительнейшей красоты, а одна из них представлена девушкой[3969], не повредившиеся даже от обвала храма.

VI.18. Принцепс Гай[3970], воспламененный страстью, попытался забрать их, и забрал бы, если бы природа штукатурки позволила[3971]. Всё еще существуют росписи и в Цере, тоже более древние[3972].