кафетерии Натан сбивчиво рассказывал, почему он не довел операцию до конца.

– Закон разрешает самоубийство и передачу тела, бодаться с государством, санкционирующим подобные процедуры, – только лоб расшибешь. Поэтому я не испытывал нравственных угрызений, когда пересаживал мистера Каслмана. Если Грилич решил делить свое тело с Каслманом, почему это должно меня беспокоить? Мое дело маленькое: крути ручки настройки да на кнопки нажимай. Но затем пришло время изъять Грилича, разрушить его электрохимические связи, и это уже стало личным, и я заколебался. Человека обрекли на смерть, а мне, получается, отвели роль палача. Я никак не мог решиться, а задержка все затягивалась; наконец я не выдержал и ушел.

К дому Ричи они подъехали уже в двенадцатом часу. Было решено поужинать в ближайшем ирландском баре. Вегетарианец Грилич помалкивал, когда Ричи заказывал поджаренный сэндвич с соленой говядиной, жареную картошку, маленькую порцию зеленого салата и пинту красного пива «Киллиан».

– Надеюсь, вы не против, – указал Ричи на сэндвич.

– Да с чего бы мне возражать? Тело я тебе продал. Если желаешь пичкать его трефной дрянью, это твоя проблема.

– Тогда я еще пивка возьму?

– Как хочешь.

Но Ричи не взял пиво – побоялся, что всю ночь придется ходить в туалет. И вообще, как она, эта ночь, пройдет? Вчерашнюю он проспал мертвым сном, сказались накопившаяся за день усталость и пережитый шок. Страшновато было от мысли, что спать придется вместе с Гриличем, хоть и в одном теле. Удастся ли уснуть? Оставалось надеяться, что тело сделает это, когда будет готово.

Но что насчет принадлежности? Знает ли тело, чей разум является его собственником? Является ли оно – не Каслман и не Грилич, а тело само по себе – свидетелем смены владельца?

Дома Грилич принял душ, затем нашел хозяйскую пижаму и облачился в нее. Не спросив у Ричи согласия, улегся в постель, выключил лампу на прикроватном столике, сунул руку под подушку и уснул.

У Ричи же сна не было ни в одном глазу, его изводила тревога. По потолку бегали отсветы фар машин, проезжавших далеко внизу по улице. Он решил примириться с тем, что ночь будет бессонной. Все смотрел на игру света и теней, на этот изменчивый гипнотизирующий рисунок. Как же унизительно не иметь собственного тела! Будь иначе, он бы сейчас встал, соорудил сэндвич, посмотрел телевизор или поиграл на компьютере. А так даже спиртного себе не налить. Если ситуация не разрешится вскоре, придется всерьез поговорить с Гриличем… чего очень бы не хотелось… Как проводить ночи в чужом теле, деля внутричерепное пространство с едва знакомым человеком? В таких обстоятельствах любого бессонница замучает.

Размышляя подобным образом, он и не заметил, как уснул.

И ему приснился сон. Как он идет по длинному темному коридору. Впереди закрытая дверь, из щели между нею и полом сочится свет.

Дверь распахивается. Ричи входит.

Он в тесной сумрачной комнате. Потолок скошен – должно быть, это чердачное помещение. Прямо впереди простой деревянный стол, на нем горит свеча в оловянном подсвечнике. В стене позади стола высокое окно, на нем ни ставней, ни штор; сквозь стекло Ричи видит мглу городской ночи – она чернее, чем мгла в комнате.

С порога он различает двух мужчин. Оба сидят за столом. Тот, что у торца, одет в темное и бесформенное, на голове ермолка. Он стар; худое лицо покрыто щетиной. Очки в проволочной оправе подняты на лоб. В правой руке он держит перьевую ручку, а на столе расстелен пергамент.

Второй мужчина тоже немолод, но он дороден и выглядит поздоровее. На нем темный костюм, черная бобровая шапка и в черной же роговой оправе очки. Нечто вроде шали лежит на плечах. Седая борода достает до середины груди.

Завидев в дверном проеме Ричи, он говорит:

– Входи, входи. Пора уже это сделать. Ты принес ктубу?[106]

– Рабби, она у меня, – говорит тощий и поворачивается к Ричи. – Я писец. Обычай велит челобитчику приходить с собственными письменными принадлежностями. Но кто его блюдет в нынешние времена? Может, ты предоставишь мне перо, чернила и пергамент, чтобы я мог составить документ?

– Ага… конечно… да-да, – бормочет Ричи, крайне слабо представляя себе, что происходит.

– Вы ведь не еврей, не так ли, мистер Каслман? – спрашивает раввин.

– Да, не еврей, – подтверждает Ричи.

Ничто не меняется в лице раввина, но Ричи чувствует: это не похвально, что он не еврей. Он удерживается от извинения.

– Приступим же к церемонии. – Раввин прочищает горло кашлем. – Как мне стало известно, вы желаете отделиться от Мозеса Грилича, вашего партнера по разуму. Если это так, прошу подтвердить.

– Совершенно верно, – говорит Ричи. – Я желаю отделиться от Мозеса Грилича.

Раввин листает записную книжку, затем велит Ричи повторять за ним:

– Тело Мозеса Грилича, выставленное им на продажу, приобретено мною в полную собственность. Была проведена медицинская процедура, но необремененное разумом тело я не получил. Когда я в него вселился, оказалось, что Грилич все еще там. Несмотря на данное нарушение договора, я позволил бывшему владельцу остаться в теле вплоть до момента, когда он устранит означенное нарушение. Теперь ему пора выселиться.

Договорив, Ричи услышал шорох пера по пергаменту.

– В силу этого обстоятельства, – продолжал раввин, – я, рабби Шмуэль Шаковский, уполномоченный гражданским правом этого штата и моей паствой, обращаюсь к вам, Мозес Грилич, с требованием ответить, здесь ли вы.

– Я здесь, рабби, – сказал Грилич. – Но вы же знаете, что я неверующий. Даже в Бога не верю.

– Вы не перед Господом ответственны, а перед традицией.

– С этим, рабби, я не спорю. Я здесь, разве нет?

– По моему слову вы оставите тело, кое в силу вашего добровольного решения и юридического действия вам более не принадлежит.

– Я находился в помраченном состоянии, когда подписывал договор, – объяснил Грилич. – Жизнь – это сплошное разочарование. Но и эта полужизнь уж точно не рай.

– Сейчас я подпишу этот документ своим именем. Как только будет выведена последняя буква, вы, Мозес Грилич, покинете ваше бывшее тело и отправитесь туда, куда вам надлежит отправиться.

Писец подал раввину ручку и придвинул к нему пергамент. Раввин принялся очень медленно выводить свою фамилию.

А Ричи задумался. Он вспомнил, что не успел расспросить Грилича насчет Ницше и Камю. Похоже, это весьма интересные люди. А еще Джейкоб, официант-переводчик-литагент. Ричи понял, что сам, без Грилича, он никогда не заглянет вновь в «Ратштейн». Придется внушить себе, что идея заручиться помощью официанта нелепа – ну как этот старый и немощный румын будет выводить начинающего писателя на американский книжный рынок?