в делах случаются непредвиденные задержки. Когда миссис Питкин уже взялась за дверную ручку, миссис Хартл добавила то единственное, что на самом деле хотела сказать:

– Кстати, миссис Питкин, завтра в одиннадцать обещал зайти мистер Монтегю. Когда он придет, просто проведите его ко мне.

Она боялась, что без таких указаний миссис Питкин наговорит ему чего-нибудь лишнего.

– Мистер Монтегю! О! Конечно, миссис Хартл, конечно! Я сама за этим прослежу.

И миссис Питкин ушла сконфуженная – думая, что, возможно, оплошала, хваля Фискера в ущерб мистеру Монтегю. Может быть, прежние затруднения благополучно разрешатся.

На другое утро миссис Хартл оделась с более чем всегдашней тщательностью и простотой и сразу после завтрака села за письменный стол, намереваясь поработать так же спокойно, как если бы не ждала в гости никого особенного. Разумеется, она не написала и слова из намеченного на утро. Разумеется, ей не удалось внушить себе спокойствие, как она ни старалась.

В глубине души миссис Хартл знала, что ее желание вновь увидеться с Полом – неправильное. Она его простила, о чем еще теперь говорить? Она видела девушку и до какой-то степени ее одобрила, удовлетворила свое любопытство и пожертвовала мечтами о мести. У нее не было определенного плана, что ему говорить. Она сообщит, что едет в Сан-Франциско с Фискером, но что еще можно сказать? Тут во входную дверь постучали. Сердце у миссис Хартл екнуло, и она сделала последнюю отчаянную попытку успокоиться. На лестнице раздались шаги, затем дверь открылась и миссис Питкин доложила о приходе мистера Монтегю. Впрочем, миссис Питкин была преисполнена такой сердечной благодарности к квартирантке, что даже не осталась послушать через замочную скважину.

– Я подумала, что ты можешь заглянуть ко мне последний раз перед отъездом, – сказала миссис Хартл, не вставая с дивана, но протягивая Полу руку. – Сядь напротив, чтобы мы могли друг на друга смотреть. Надеюсь, тебе было не затруднительно ко мне прийти.

– Разумеется, я пришел, когда мне передали твою просьбу.

– Я, безусловно, не ждала, что ты придешь по собственному желанию.

– Я не посмел бы прийти, если бы ты меня не позвала, сама знаешь.

– Ничего такого я не знаю – но раз ты здесь, не будем ссориться из-за твоих мотивов. Мисс Карбери тебя уже простила? Отпустила тебе грехи?

– Мы друзья, если ты об этом.

– Конечно, вы друзья. Ей нужно было одно – чтобы кто-нибудь тебя обелил. Не важно кто. Она поверила бы любому, кто скажет о тебе доброе слово. Быть может, не мне было за это браться, но, думаю, даже моей помощи хватило с лихвой.

– Ты сказала обо мне доброе слово?

– Вообще-то, нет, – ответила миссис Хартл. – Не хочу обманывать тебя в нашу последнюю встречу. Я не говорила о тебе ничего хорошего. Да и что хорошего я могла бы сказать? Но то, что я сказала, послужило тебе не хуже, чем если бы я час без умолку нахваливала твои добродетели. Я рассказала ей, как дурно ты обошелся со мной, и объяснила, что ты выбросил меня на свалку в тот же миг, как увидел ее.

– Это было не так, друг мой.

– Какая разница? Ради дорогого человека не грех и солгать! Я не могла входить во все мелкие детали твоего вероломства. Не могла за одну довольно мучительную беседу объяснить, что ты позволил ханжеству отговорить себя от чувства ко мне задолго до того, как увидел ее прекрасные глаза. Как ни хотела я тебе помочь, мне незачем было рассказывать ей о моем позоре. К тому же в таком изложении история понравилась ей еще больше. Я в красках расписала, как неохотно ты уделял мне время, какой обузой я для тебя была, как тебе хотелось от меня увильнуть.

– Уинифрид, это неправда.

– Главным преступлением стала та злосчастная поездка в Лоустофт. Мистер Роджер Карбери, которого я ненавижу всем сердцем…

– Ты его не знаешь.

– Знаю я его или нет, у меня есть свое мнение о нем, сэр. Я говорю, что ненавижу его и что он настроил ее против тебя. Расписал ей пагубный грех нашей общей поездки, особенно упирая на тот чудовищный факт, что мы провели две ночи под одной крышей и до того ехали вместе в одном купе. И все это стало непреодолимой преградой на твоем пути к счастью.

– Он не сказал ей об этом и слова.

– А кто тогда? Впрочем, какая разница. Она знала, и, чтобы оправдать тебя в ее глазах, я рассказала, как бессердечен ты был со мной. Я объяснила, что твоя начавшаяся было возвращаться дружба застыла, словно уэнемский лед, при явлении мистера Карбери. Возможно, я зашла чуть дальше и намекнула, что встречу подстроили нарочно, дабы ты получил легкий способ от меня отделаться.

– Ты же так не думаешь.

– Я заботилась о твоем благополучии, и чем бессовестнее ты поступал со мной, тем благороднее выглядел в ее глазах. Разве я не заслужила хоть какой-нибудь признательности? Уж конечно, ты бы не хотел, чтобы я изобразила тебя верным и любящим. Я призналась ей в своем безграничном отчаянии – простерлась в прах, как женщина, униженная вероломным обманом и не сумевшая отомстить. Я видела, что она считает меня сломленной и отчаявшейся. Ради тебя я сказала ей, что полностью раздавлена твоей колесницей. А у тебя нет для меня и словечка благодарности!

– Каждое твое слово ранит меня, как кинжал.

– Ты знаешь, где найти бальзам от таких пустяковых царапин. А мне где найти врача, который срастит мои переломанные кости? Кинжал, скажешь тоже! Ты не догадываешься, что, думая о тебе, я часто думала о кинжале? Почему я не заколола тебя, чтобы вызволить из объятий этой вялой и безжизненной английской девицы?

Все это время она по-прежнему сидела, глядя на него, подавшись вперед и держась руками за лоб.

– Однако, Пол, я бросаю тебе такие слова, как всякая обычная женщина, не чтобы тебя ранить, а потому что знаю – я могу получить это утешение, не раня тебя. На краткое время, пока ты здесь, тебе немного неловко, и я получаю жестокое удовольствие от мысли, что ты не можешь мне ответить. Но от меня ты пойдешь к ней и вновь будешь счастлив. Обнимая ее за талию, улыбаясь ей, ты ведь не будешь страдать из-за моих нынешних слов? Спроси себя, будет ли укол болеть дольше мгновения? Но мне где искать счастье и радость? Понимаешь ли ты, что значит жить только воспоминаниями?

– Мне бы очень хотелось сказать тебе что-нибудь утешительное.

– Ты не можешь