теперь говорят, что девица выйдет за Фискера. Не знаю, как вам с Ниддердейлом это понравится. Я сам никогда за ней не гонялся. Скеркум сказал, не стоящее это дело.

– Бедняжка! – сказал Ниддердейл. – Я не в обиде, и, думаю, для нее это будет самое лучшее. Мне она очень нравилась – застрелите меня, если это не так.

– И Карбери, наверное, тоже.

– Нет, ничего подобного. Будь она мне и впрямь по душе, все бы получилось. Я увез бы ее в Америку, если бы хотел.

Таков был взгляд сэра Феликса на тогдашние события.

– Идемте в курительную, Долли, – сказал Ниддердейл. – Я многое могу вынести и стараюсь выносить все, но, клянусь, этот малый такой мерзавец, что его я вынести не могу. Мы с вами довольно дурные люди, но, мне кажется, не такие бессердечные, как Карбери.

– Я вовсе не считаю себя бессердечным, – ответил Долли. – Я хорош со всеми, кто хорош со мной, и со многими, кто со мной не хорош. На следующей неделе я еду в Кавершем на свадьбу сестры, хотя ненавижу Кавершем и ненавижу свадьбы, а своему будущему зятю не смогу сказать и слова даже под угрозой виселицы. Но насчет Карбери я согласен. Очень трудно хорошо к нему относиться.

Несмотря ни на что, сэр Феликс сумел усесться за обедом довольно близко к Долли и Ниддердейлу и рассказать им о своих планах на будущее. Он отправится за границу, посмотреть мир. По его словам, он видел в Лондоне все и не нашел здесь ничего хорошего.

Я все на свете испытал,

Все радости изведал,

Я все утехи исчерпал,

Во всех домах обедал.

Сэр Феликс не совсем процитировал старую песенку и, возможно, никогда не слышал ее слов, но рассказ его сводился к этому. Он намерен увидеть новые места и ради них объехать большую часть известного мира.

– Отличное дело! – сказал Долли.

– Какая-никакая перемена, знаете ли.

– Сплошная перемена. С вами кто-нибудь едет?

– Э… да. У меня будет спутник. Очень приятный человек, очень знающий, будет меня во всем направлять. За границей можно значительно расширить образование.

– Вроде наставника, – сказал Ниддердейл.

– Священник, наверное, – предположил Долли.

– Да, он духовное лицо. Кто вам сказал?

– Это просто моя гениальная догадка. Что ж, думаю, замечательно, ездить по Европе со священником. В моем случае это была бы пустая трата денег, но, полагаю, вам подойдет.

– Это ведь дорогое удовольствие? – спросил Ниддердейл.

– Ну, отчасти да. Однако здешняя жизнь у меня уже в печенках сидит. И железнодорожный совет директоров кончился, и клуб закрылся, и…

– Мари Мельмотт выходит за Фискера, – подсказал Долли.

– И это тоже, если вам угодно. Но я хочу сменить обстановку, и я ее сменю. Одну сторону вещей я посмотрел, теперь посмотрю на другую.

– Вы ведь давеча с кем-то подрались на улице? – очень резко спросил лорд Грасслок. Он сидел рядом с ними, но в разговоре не участвовал и до сих пор не обратил к сэру Феликсу и слова. – До нас дошли какие-то слухи, но всей истории мы до сих пор не знаем.

Ниддердейл глянул через стол на Долли, тот присвистнул. Мистер Луптон, который обедал за одним столом с Грасслоком, тоже замер в ожидании. И Долли, и Ниддердейл молчали.

Именно из страха перед этим вопросом сэр Феликс не смел показаться в клубе. И спросить должен был именно Грасслок – злой, бесцеремонный, назойливый. И все равно надо было ему как-то ответить.

– Да, – сказал сэр Феликс, – негодяй напал на меня сзади, когда я шел с девушкой по улице. Что ж, ему и самому крепко досталось.

– Да неужели? – протянул Грасслок. – Знаете, в целом, я думаю, вы правильно делаете, что едете за границу.

– Вам-то какое дело? – спросил баронет.

– Ну… поскольку клуб распался, никому из нас нет до этого особого дела.

– Я говорил со своими друзьями, лордом Ниддердейлом и мистером Лонгстаффом, а не с вами.

– Премного благодарен за такое отличие, – сказал лорд Грасслок, – и сочувствую лорду Ниддердейлу и мистеру Лонгстаффу.

– Что вы хотите этим сказать? – произнес сэр Феликс, вставая.

Лорда Грасслока он боялся куда меньше, чем Джона Крамба, поскольку люди в клубах обычно не набрасываются друг на друга с кулаками и не вытаскивают шпаг.

– Не надо затевать здесь ссор, – сказал мистер Луптон. – Если вы не прекратите, я уйду.

– Раз уж мы расстаемся, давайте расстанемся тихо и мирно, – предложил лорд Ниддердейл.

– Разумеется, если будет драка, я готов драться с кем угодно, – сказал Долли. – Как только где какое безобразие, я всегда в него влезу. Но вам не кажется, что это довольно глупо?

– А кто начал? – вопросил сэр Феликс, садясь обратно.

Лорд Грасслок тем временем закончил обед и вышел.

– Он вечно нарывается на ссору, – заметил сэр Феликс.

– Одно, знаете ли, утешает, – сказал Долли. – Для драки нужны двое.

– Да, верно, – согласился с дружеским замечанием сэр Феликс. – И мне хватит ума не быть одним из них.

– Я действительно хотел его задеть, – сказал Грасслок чуть позже в карточной комнате.

Остальные ушли почти сразу за ним, оставив сэра Феликса одного, а здесь собрались не для картежной игры, а с мыслью, что сюда он за ними не пойдет.

– Вряд ли мы когда-нибудь снова здесь соберемся, – продолжал Грасслок, – и когда этот субъект вошел, я сразу решил высказать ему свое мнение.

– Для чего так утруждаться? – спросил Долли. – Конечно, он дурной человек. Большинство людей дурны в том или другом.

– Однако он дурен во всем, – произнес ненавистник.

– Итак, «Медвежьему садку» конец, – со странной печалью проговорил лорд Ниддердейл. – Старый добрый клуб! Я всегда чувствовал, что счастье недолговечно. И мне кажется, ничто не должно быть слишком легко и хорошо – за все надо платить! И знаете ли, когда все легко и хорошо, оно портится. Клянусь Богом! Оглянуться не успеешь, а ты уже среди негодяев. Хочешь оставаться приличным человеком, надо над этим тяжело работать, так или иначе. Думаю, все началось с Адамова грехопадения.

– Если соединить в одно Соломона, Солона и архиепископа Кентерберийского, они все равно не выразились бы мудрее, – сказал мистер Луптон.

– Жить и учиться, – продолжал молодой лорд. – Вряд ли кто-нибудь любил «Медвежий садок» сильнее меня, но больше я такого пробовать не буду. Завтра начну читать парламентские протоколы и обедать в «Карлтоне». В следующую сессию не пропущу и одного заседания в палате, и готов держать пари на пять фунтов, что еще до Пасхи скажу речь. Буду пить кларет по двадцать шиллингов за дюжину и ездить