– Я знаю, зачем Малаки дал тебе зеркало, – сказала она. – Не хочешь взглянуть на мое отражение?

Ансельм осознал, что по-прежнему держит зеркало в руке. Ничего не ответив, он подошел к ближайшему окну, выходившему на заросший кустарником глубокий овраг, где в старину был наполовину заполненный водой ров, и с размаху швырнул зеркало вниз.

– Мне довольно того, что говорят мои глаза, и мне не нужно никакого зеркала, – объявил он. – Давай вернемся к делам, от которых нас и так слишком долго отрывали.

И вновь восхитительно льнущее к нему тело Сефоры оказалось в его объятиях, а ее нежные уста прижались к его страждущим губам.

Самое могущественное волшебство на свете сковало их своей золотой цепью.

Двойной космос

Предлагаем читателям самим судить о значимости рукописи, оставленной Бернардом Мичемом. Без сомнения, лишь очень немногие сочтут ее чем-то большим, нежели пересказ бредовых видений под воздействием уникального наркотического препарата, изготовленного Мичемом. Но и с такой точки зрения рукопись все же представляет определенный медицинский интерес как поразительная иллюстрация возможностей человеческого восприятия. А для тех, кто без предвзятости отнесется к опытам Мичема, станет очевидным, что они приподняли завесу, скрывающую от нас новый мир, о существовании которого мы до сих пор не подозревали.

Мичем, блестяще одаренный молодой химик, в первую очередь занимался исследованием различных наркотических веществ. Получение солидного наследства избавило его от необходимости растрачивать свои знания и таланты ради заработка, и он смог посвятить все свое время столь увлекавшему его предмету. Жил он затворником и никому не сообщал о цели своих изысканий, так что другие ученые пребывали в неведении относительно его принципиально новой теории. Данная теория, как и результаты его экспериментов, изложены лишь в прилагаемом тексте, каковой, судя по датировке, Мичем написал незадолго до своего необъяснимого исчезновения. Рукопись была обнаружена на его рабочем столе в лаборатории. Ныне мы публикуем ее, следуя указаниям в краткой безадресной записке, также оставленной Мичемом.

Рукопись

Еще в детстве я заподозрил, что мир вокруг нас, возможно, не более чем завеса, за которой сокрыто нечто совсем иное. Это подозрение впервые возникло в то время, когда я болел скарлатиной, что сопровождалось приступами горячечного бреда. Впоследствии мне смутно вспоминались те видения – я словно очутился в каком-то чудовищном мире, населенном странными бесформенными тварями, чьи действия зачастую были исполнены ужаса и угрозы; когда же они не казались опасными, я сполна ощущал их загадочную, неземную природу. Причем это царствие теней представлялось мне столь же реальным, как и наш мир, воспринимаемый обычными органами чувств. И позднее, уже выздоравливая, я сознавал, что это царствие продолжает существовать где-то за углами знакомой мне комнаты, и страшился, что его кошмарные призраки могут вновь явиться предо мной в любой миг.

Ночные видения, зачастую очень яркие и необычные, также подтверждали мои догадки об иных сферах и о скрытых аспектах известного нам мира. Каждую ночь мне чудилось, будто я перехожу границу какой-то объективно существующей области, сопредельной с нашей повседневностью, но доступной нам лишь во снах.

Конечно, вера в подобные вещи – будь это чистая фантазия либо смесь фантазии со смутно прозреваемой истиной – более-менее обычна для детей, наделенных богатым воображением. Однако, даже повзрослев, я так и не выбросил это из головы. Напротив, я все больше размышлял о загадках человеческого восприятия и о механизме работы органов чувств. Вскоре я пришел к выводу, что общепризнанные пять чувств – очень слабые и ненадежные средства познания реальности, а предоставляемые ими сведения о природе внешнего мира могут быть отчасти – а то и полностью – ошибочными. Тот факт, что все так называемые здравомыслящие и нормальные люди, наделенные зрением, слухом и прочими чувствами, получают в основном одинаковые впечатления об окружающей среде, может свидетельствовать лишь о наличии изъянов или ограничений в сенсорной системе всех представителей нашего вида. То, что мы именуем «реальностью», – возможно, лишь массовая галлюцинация; да и наука, конечно же, раз за разом доказывала неуместность претензий человека на совершенство своего восприятия. Образы, распознаваемые человеческим глазом, отличаются от тех, что возникают в фасеточном глазу насекомого, а видимые человеку цвета не улавливаются глазами птиц. И где же тогда истинная реальность?

Размышления на эту тему неизбежно вызвали во мне интерес к действию определенного рода веществ – особенно тех, которые самыми разными фантастическими способами радикально меняют наше восприятие. Я проштудировал «Исповедь англичанина, употреблявшего опиум» Де Куинси, «Искусственный рай» Шарля Бодлера и ныне почти забытый «Гашишеед» Фитца Хью Ладлоу. Увлечение подобной литературой вскоре привело меня к исследованиям химического состава наркотиков и их физиологического воздействия на организм. Я чувствовал, что именно здесь кроются главные загадки, а равно ключи к еще никем не раскрытым секретам.

За этим последовали десять лет изысканий и экспериментов, вследствие которых я к двадцати девяти годам превратился в калеку с напрочь расшатанными нервами. О начальных этапах поведаю лишь вкратце, ибо у меня остается не так много времени рассказать о немыслимом, повергающем в трепет открытии, которое я совершил в самом конце.

Моя лаборатория была оснащена точнейшими, очень чуткими приборами, и я раздобыл для анализа все известные современной химии наркотические препараты, а также кое-какие редкости, привезенные путешественниками из далеких дикарских земель. Опиум и все его производные, экстракт гашиша и высушенная конопля, мескаль, атропин, пейот, кава – все это и многое другое я задействовал в своих экспериментах. Уже в самом начале у меня появились наметки странной теории, идущей вразрез со всеми прочими, а для ее подтверждения надо было проверить, как влияют наркотики на мою собственную сенсорную систему. Ко всему прочему, мне пришлось изготовить чрезвычайно чувствительное фотоэлектрическое устройство, способное улавливать и графически регистрировать даже очень слабые нервные импульсы.

Согласно моей теории, эти наркотические видения (иначе называемые галлюцинациями) возникают не просто из-за расстройства сенсорных нервов, но вследствие возбуждения какого-то нового, еще недостаточно развитого органа чувств. Само это чувство, более сложное и сокровенное, чем остальные, было сродни зрению, а органом этим, по моей догадке, являлась одна из желез – скорее всего, шишковидная. При этом я не отрицал функцию регулирования роста, приписываемую этой железе эндокринологами, но лишь предполагал наличие вторичной функции, которая никак не проявлялась в нашей повседневной жизни.

При мощнейшей стимуляции наркотиками этот «третий глаз» приоткрывался, улавливая искаженные, отрывочные образы более обширной реальности, которую не способны отобразить обычные органы чувств. Вероятно, это позволило бы узреть иные измерения помимо тех трех, коими ограничено