Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ну и как прикажете бывшему сотруднику жандармской полиции Макару Александровичу Гурскому относиться к студенческой молодежи! После убийства Александра II, перед которым он искренне благоговел, прежняя нелюбовь перешла в откровенную ненависть, и это вызывало в Макаре Александровиче, который лишь в этом году должен был достигнуть «возраста Христа», нестерпимое желание «побрюзжать», хотя обычно оно отличает людей гораздо более старшего возраста.
— Ну-с, ладно, — сдержанно заговорил он, — допустим, вы не относитесь к нигилистам, однако смею вам заметить, ваше прошлое поведение вызывает определенные подозрения.
— Подозрения? — испуганно переспросил студент, изменяя положение ног и оставляя на полу мокрые следы.
— А вы как думали-с? Помнится, вы голословно обвинили господина Симонова в доведении до самоубийства собственной дочери, не представив при этом никаких вразумительных объяснений. Что это, как не попытка направить следствие по ложному пути?
— Но я действительно так думал… и продолжаю думать, — с неким вызовом отвечал Винокуров. — В этой трагедии, безусловно, виновата ее семья! Кстати, вы уже допросили самого Симонова?
— Не ваше дело задавать тут вопросы! — снова посуровел Гурский. — Я вызвал вас не за этим.
— А зачем?
— Потрудитесь рассказать, что вы знаете о знакомых Надежды Павловны.
— Каких именно?
— Ну, например, таких, которые могли подарить ей ту самую брошь, которую я вам уже предъявлял, — и в руках Макара Александровича снова появилось вышеупомянутое дамское украшение.
И тут в глазах студента вспыхнула такая ярость, что до этого горбившийся на стуле и поджимавший под себя ноги, он вдруг расправил плечи и сел прямо. Макар Александрович не без любопытства наблюдал за этим преображением, ожидая, когда Винокуров начнет говорить.
— Я не совсем понимаю… — начал было тот, однако тут же прервал сам себя: — Вы хотите сказать, что у нее был богатый поклонник?
— Именно так-с.
— Проклятье! — и студент с силой ударил себя кулаком по колену. — Какой же я осел!
— А разве раньше у вас не закрадывалось подобных подозрений? — вкрадчиво осведомился следователь.
— В смысле того, что осел?
— В смысле наличия поклонника.
— Нет, никаких подозрений… Что вы! Надежда Павловна была так чиста и прекрасна, что подозревать ее в чем-либо порочном было бы низостью!
— Однако же она убежала из театра сразу после премьеры и где-то провела целую ночь!
— Да, я знаю об этом, — утвердительно кивнул Винокуров, снова начиная горбиться, — как ужасно, что я не смог придти к ней на премьеру…
— И где она могла быть той ночью вам, разумеется, неизвестно?
— Ума не приложу!
— Кстати, прошлый раз вы что-то говорили о том, что за день до премьеры Надежда Павловна сама искала с вами встречи?
— Да, это было, — уныло подтвердил студент, принимаясь кусать губы, словно собирающаяся расплакаться барышня.
— Странно!
— Что именно вас удивляет?
— Ваша юная возлюбленная хотела с вами встретиться, однако воспоминание об этом сладостном факте вас почему-то совсем не радует.
— Я лежал в горячке.
— Допустим, однако вы довольно быстро оправились, не так ли? Ведь всего два дня спустя, когда вы прибежали ко мне в участок, то отнюдь не производили впечатления больного.
— Боже! — простонал Винокуров, хватаясь за голову и страдальчески глядя на следователя. — К чему вы задаете все эти нелепые вопросы? Чего вы от меня хотите?
— Полагаю, наша беседа действительно становится бесполезной, — слегка обидевшись на словосочетание «нелепые вопросы», сухо заявил Макар Александрович. — Но напоследок хочу заметить, что вы напрасно стараетесь изобразить из себя убитого горем поклонника — это у вас не слишком убедительно получается! Видимо, в отличие от Надежды Павловны, вы не наделены актерским талантом.
— Но я ее любил!
— А почему же тогда вы так мало о ней знаете? Ведь, в сущности, кроме ничем не подкрепленных ссылок на некие семейные обстоятельства, у вас нет никаких предположений о том, что могло подтолкнуть ее на столь ужасный поступок, как самоубийство? Я не прав?
— Да, я действительно этого не понимаю…
— В таком случае, я даже не желаю вам поскорее утешиться, поскольку нисколько не сомневаюсь, что вы успешно сделаете это и безо всяких пожеланий!
Выпроводив студента столь жестоким образом, Макар Александрович почувствовал, что несколько переборщил. В самом деле, чего он хотел от этого долговязого юноши, целиком погруженного в собственные переживания, какими бы они ни были — искренними или наигранными?
Однако ему не пришлось слишком долго досадовать на состоявшийся — и действительно нелепый разговор! — поскольку не прошло и пяти минут, как в дверь кабинета постучал дежурный полицейский чиновник.
— Что такое? — осведомился Гурский.
— Вот-с, Макар Александрович, только что принес посыльный, — отрапортовал тот, проходя через весь кабинет и кладя на стол следователю компактный сверток, туго перетянутый бечевой.
— От кого?
— Не сообщил-с.
— Что за дичь? — изумился Макар Александрович, беря сверток и взвешивая его на ладони. — Позови-ка мне этого посыльного.
— Уже ушел-с.
— А зачем отпустили?
Чиновник виновато пожал сутулыми плечами и поспешил добавить:
— Он сказал, что внутри имеется какая-то записка-с…
— Да? Ну ладно, посмотрим, что это такое. — Гурский достал нож для разрезания бумаги и ловко перерезал бечеву. Стоило ему развернуть грубую плотную упаковку, как в глаза тут же бросилась толстая пачка сторублевых банковских билетов. — Эт-то еще что?
Макар Александрович лихорадочно разворошил деньги и быстро нашел лист бумаги, на котором печатным шрифтом была выведена только одна фраза: «В случае прекращения дела о самоубийстве Надежды Симоновой господин следователь получит ровно такую же сумму». Слово «самоубийство» было дважды подчеркнуто.
— Всем стоять! — не своим голосом взревел Гурский, как подброшенный вскакивая со своего места. — Куда пошел это чертов посыльный? Как выглядел, ну?
— Невысокий парнишка лет пятнадцати в овечьем полушубке, — пролепетал испуганный чиновник. — Самой обычной наружности-с…
— Куда пошел, черт вас всех раздери?
— Кажется, в сторону Садовой.
— Олухи, вашу мать! — прорычал Макар Александрович, пулей выскакивая из своего кабинета. В коридоре он налетел на частного пристава Привалова, который степенно шествовал в его направлении.
— Что случилось? — успел спросить тот, увидев искаженное лицо Гурского.
— После, Егор Алексеевич, после… — пробегая мимо него, бросил следователь. — Обождите пока в моем кабинете.
Выскочив в одном сюртуке на мороз, Макар Александрович бегло огляделся по сторонам.