– Она сломала себе запястье.

– Слава богу! – выдохнул папа.

– Слава богу?

– После того, что ты мне написала, я решил… Ладно, неважно. Как она?

Мама сидела, опустив голову.

– Это я виновата. Мне следовало глаз с нее не спускать.

– Ты не можешь следить за ней постоянно, – тихо сказал папа. – С утра до ночи.

– Она упала с лестницы. Должно быть, наступила на мишуру. Не знаю, зачем Дот нацепила ее на себя, но она запуталась и… упала. Сознание потеряла. Я не могла привести ее в чувство, Саймон, она лежала там, как в прошлый раз, и почти не дышала, и…

Папа опустился перед мамой на корточки.

– Ты не виновата, детка. Всякое бывает. Это просто несчастный случай, – папа погладил ее по щеке.

Мама судорожно вздохнула, кивнула.

– А что у тебя? – Мама окинула взглядом папин костюм. – Что-нибудь наклевывается?

– Был в последних двух местах. Они взяли на работу другого парня.

Мама не успела ответить – сноп света из коридора ворвался к нам в зал ожидания. Это медсестра открыла дверь, а там – Дот с гипсом на руке и со сверкающей серебряной мишурой вокруг шеи. Первой к ней подскочила Соф, упала на колени и начала быстро-быстро что-то говорить жестами. Я и не знала, что она так умеет. Что Соф сказала, я проглядела, а Дот только кивнула, и Соф крепко обняла ее (что само по себе большая редкость). Папа поднял Дот на руки, прижал к себе, а мама сказала:

– Осторожно, Саймон.

И мы поехали домой. И я знаю, Стюарт, некрасиво так прерывать письмо, но под дверью сарая мяучит кот, ты подожди секундочку, я только его впущу и сразу назад.

Ты прости, но придется закругляться – Ллойд мурлыкает у меня на коленях и не дает писать. Белое пятнышко у него между ушами такое мягонькое. Я все трогаю его и целую. Хотела рассказать тебе, как прежде, чем залезть под душ, я обернула ладонь пластиковым пакетом, чтобы спасти номер Арона; а еще хотела рассказать, как я забралась под одеяло и в темноте прижала ладошку к уху, будто говорила с ним по телефону. Слова бежали по моим венам, словно по телефонным проводам. Я все объяснила про телефон в комнате у Макса, а он все объяснил про свою подругу, и, само собой, мы друг друга простили. И всю ночь шептались про любовь в бледном свете ничем не примечательной луны.

Целую,

Зои

Сказочная ул., 1

Бат

20 декабря

Привет, Стюарт!

Вчера смастерила для тебя открытку. Не бойся, там ни семейных сборищ вокруг индюшки, ни елочных гирлянд, ни снеговиков с неизменной дурацкой улыбочкой из камешков. Все эти приметы праздника показались мне неуместными, поэтому я просто нарисовала птицу, красного коршуна, который летит над твоей камерой. Если верить интернету, она, твоя камера, размером приблизительно с наш садовый сарай, только без леек и ящика с черепицей, который врезается в бедра, и уж наверняка у тебя не воняет старыми папиными кроссовками. В сущности, у тебя в камере мало что имеется – кровать с тощим матрасом в углу да туалет у противоположной стены. Если хочешь знать мое мнение, это не очень гигиенично. Тебе следует написать жалобу тем, кто отвечает за здоровье и безопасность заключенных. Или, может, сочинить гневное стихотворение протеста.

На прошлой неделе я прочитала твое стихотворение «Приговор». Из второй строфы следует, что, когда судья провозгласил: «Виновен», ты не проронил ни слезинки. И когда твой брат одобрительно зааплодировал, ты не закричал в гневе, а когда тебя повели в тюрьму, ты не зарыдал от ужаса – твой дух реял надо всем, взирая с высоты на закованного в наручники человека. Как я тебя понимаю! Вчера и мой разум парил над дубом бок о бок с голубем, наблюдая, как девочка в черном пальто пишет на белом прямоугольнике открытки.

Меня словно там не было, когда мы подошли к могиле; не было, когда мы клали цветы и открытки; не было, когда Сандра положила руку на мрамор могильного камня, провела пальцем по золоту надписи.

– Мы никогда тебя не забудем, – прошептала она. И, знаешь, Стюарт, я буквально чувствовала на себе пристальный взгляд его карих глаз. А Сандра читала слова, написанные на ее открытке: «Всегда в моих мыслях. Всегда в моем сердце. С Рождеством, любимый мой сыночек».

Настал мой черед говорить.

– С Рождеством, – пролепетала я чужими губами.

Слова, нацарапанные им на крышке гроба, вспыхнули огнем, жар истины, пробившись сквозь толщу земли, заставил вспыхнуть и мои щеки.

Зачем я пришла сюда? Я же не хотела! И не пошла бы ни за что на свете, если бы не Сандра. Она объявилась у нас на пороге и трижды позвонила в дверь.

– Зои дома? – услышала я из своей комнаты и обмерла.

– Зои? – растерянно переспросила мама. – Да. Да, она дома. Входите же, Сандра.

– Спасибо, я на минутку. Мне только с Зои поговорить.

Мама уже поднималась по лестнице. Что делать? Спрятаться! Я брякнулась на пол, заглянула под кровать – места хватит? И не успела. Мама просунула голову в дверь. Конечно, я спустилась и, конечно, вела себя вежливо и, конечно, сказала да, когда Сандра позвала меня на кладбище, хотя душа заходилась криком НЕТ! Даже удивительно, что она не слышала.

– Ты уверена, милая? – озабоченно спросила мама. Я старалась взглядом дать ей понять, что не хочу идти.

– Конечно, она уверена, – ответила за меня Сандра. Она еще больше исхудала, Стюарт. Лицо – с кулачок, руки – кожа да кости. И ни одной каштановой пряди. – Ты же хочешь навестить его, да?

У меня язык не повернулся отказаться. Я сглотнула и, еле переводя дух, кивнула. В жилах бурлил гнев. И вина. Они угнездились в желудке и жгли огнем. До сих пор тупая боль в кишках не отпускает.

Может, он и там, у меня внутри, вывел слова правды. Знаю, Стюарт, это похоже на бред, но мне впрямь иногда кажется, будто на моих внутренностях выцарапаны слова – красные, воспаленные, быть может, даже кровоточащие. Единственный способ избавиться от них, успокоить боль – это написать их здесь.

Доверить их тебе. Сегодня я устала, но я это сделаю непременно. И начну со следующего после несчастного случая с Дот дня.

Я, собираясь с духом, топталась на крыльце – погода была отвратная. И тут мама объявила, что сама отвезет меня в школу:

– Не хочу, чтобы ты вдобавок ко всему еще и простудилась.

И мы поехали. Лил дождь, настоящий английский дождь – он не капал, а действительно лил из черной-пречерной тучи. Я глянула на маму – лицо изможденное, под глазами мешки. Она ехала так медленно, что какой-то сосед, не выдержав, загудел, чтоб мы его пропустили. Мама вздрогнула, что-то проворчала себе под нос, вся на нервах, словно ночь целую крутилась-вертелась и глаз не сомкнула ни на миг.