И ни в чем не противоречит библейскому учению (более того, дю Бартас ориентируется исключительно на патристику, в частности на «Шестоднев» Василия Кесарийского). Зато полная неподвижность земного шара, подвешенного в центре мира в окружении подвижных небес и воздуха, возмущаемого ветрами и грозами, покуда его недра будоражат землетрясения, есть предмет восхищения и хвалы.

Говоря о банализации понятия сферичности среди читающей и пишущей (как минимум) аудитории, приведем характерный пример. Трагедия Робера Гарнье «Ипполит» (1573) по произведениям Еврипида и Сенеки повествует о запретной любви Федры и Ипполита: ни сюжет, ни жанр не имеют никакого отношения к науке, но в некоторых строфах встречаются примечательные аллюзии. Вспоминая странствие Тесея, кормилица произносит: «Тесея в путь не зря тиринфский вел герой, / Он обогнул почти весь шар земной»199; ниже Ипполит, ужаснувшись признанию Федры, восклицает: «Даже сам океан, что своими волнами / Омывает, объяв, шар, лежащий под нами, / не очистит меня»200; и, наконец, сам Тесей, полагая, что его сын виновен, заявляет, что тот не уйдет от наказания: «Ступай с глаз долой, больше не приходи, / Скитаясь, хоть весь шар земной обойди»201. «Шар земной», как мы видим, здесь повторяющийся мотив.

Вопрос движения Земли, будь то ее вращение вокруг Солнца или вокруг собственной оси, напротив, один из принципиальных моментов, объясняющих явный конфликт науки и теологии, проявившийся в XVII веке. Чтобы вновь ограничить свой интерес тем, что могла знать и думать просвещенная, но не профессиональная публика, отметим, что в конце XVI века Симон Гулар, протестантский пастор, эрудит и разносторонний автор, сделал к поэме дю Бартаса подробный комментарий и долгие годы регулярно дополнял его. В примечаниях, в статье «Земля» он пишет:

Сначала поэт говорит, что земля как самая массивная из четырех стихий занимает центр, средоточие мира; поддерживает ее тайная сила Господня, а окружает водная стихия, вместе с которой она образует шар, в свою очередь окруженный зонами воздуха, наполненными изначальным огнем. […] Затем он показывает ее пребывающей «на твердых основах» (Псалом 103), чтобы быть жилищем человеку и животным202.

Из этого, безусловно, следует, что идея сферичности не вызывала сомнений, даже если законы аристотелевской физики легко уступили место «тайному могуществу Господа». Но надо также понимать, что движение для христиан всегда отдельный вопрос, будь они католиками или протестантами:

Земле назначено быть домом для людей и первым делом для Церкви, из оных состоящей и именем Господа освященной, а потому необходимо было, чтобы длань всевышняя, надежно поддерживающая всякую вещь, обитель прочную и недвижную дала ее обитателям. […] А еще нужно было, чтобы обитель людей и Церкви воинствующей незыблема была, чтобы в круговоротах водных и воздушных сохранялась твердая опора для обитателей, которым она дает приют и пищу203.

Проблема, которую позже подтвердит суд над Галилеем, не в сферичности – дело одновременно в положении Земли (лишение ее места в центре мира означало двойную революцию – теологическую и антропологическую) и в том, что она движется. Очевидно, что в этом случае камень преткновения – теология, а не наука, но если взять на себя труд перенестись в иную ментальность, то можно понять, почему для искренних христиан вопрос движения значил так много.

Диспуты: как это было

Мы не собираемся пересказывать здесь историю астрономии Возрождения, и без того подробно изученную, – напомним только заинтересованному читателю в общих (самых общих) чертах, что входит в понятие «коперниканская революция», и заметим, что выражение вошло в обиход для обозначения любых значительных изменений научной, а то и культурной парадигмы.

Конец XV – XVI век – бесспорно, период интеллектуального и научного бурления. Причем посмертная слава Коперника затеняет другие имена – такие, как Джироламо Фракасторо или Тихо Браге, чьи астрономические выводы не были соответствующе подтверждены, и потому в позитивистской истории науки их долго оставляли без внимания. Однако их пример, напротив, свидетельствует, что с конца XV века астрономия переживала бурное развитие в самых разных формах и гелиоцентрическая гипотеза лишь одно из его проявлений, хоть и самое заметное.

Соответственно, следует обратить внимание на несколько моментов: в астрономической революции XVI века не просматриваются принципы «ученый-одиночка против всех» или «наука против Церкви» – этот миф порожден позитивистской историографией по следам процесса над Галилеем – и тем более нет мотива предопределенности, связанного с фигурой великого деятеля или «гениального-ученого-первооткрывателя-нового-времени». Иными словами, нельзя путать возвращение к греческим источникам во всей их полноте с созданием теорий заново. Скажем, если венский астроном Георг Пурбах (ум. 1461) пользуется непосредственно оригинальным текстом «Амальгеста», это не означает, что о теориях Птолемея тогда ничего не было известно, – мы это показали. Помимо мифа о плоской Земле нас как преподавателей поражает, что студенты, изучающие филологию и философию на первой ступени высшего образования, словно падают с небес, когда им объясняют, что все средневековое преподавание основано на комментировании трудов Аристотеля, а сочинения Плиния или Овидия были, так сказать, средневековыми бестселлерами.

В 1450–1650 годах происходит много различных изменений. Они касаются как астрономии, так и физики – гелиоцентрическая гипотеза, двойное вращение Земли, – но не менее, а то и более важным было то, что человечество усомнилось в аристотелевском делении на подлунный мир стихий и квинтэссенциальный надлунный, важны диспуты о пустоте, о возможности или невозможности бесконечной и открытой Вселенной и даже о существовании других миров (открыли ведь новый континент, и там тоже оказались люди!). Таким образом, старания гуманистов по возвращению к истокам сочетаются с поиском действенных математических и физических законов, позволяющих осмысливать явления, не впадая в ту чудовищную усложненность, к которой пришла в XVI веке астрономическая система, и повышают ценность наблюдений. Вопреки вымыслу, Церковь поощряет науку – во всяком случае, в определенной мере и в определенный период. Отношения между философией и религией – крайне сложный вопрос: настоящее напряжение возникнет позже, в XVII веке. Поначалу ученые не считали научную любознательность несовместимой с верой: достаточно посмотреть, сколько их трудов посвящено церковнослужителям и создано под их покровительством, чтобы оценить, до какой степени идея Церкви, борющейся с наукой, ложна: Лоран Пинон, изучивший научные книги, которые выходили в Риме в 1527–1650 годах, показал, что папское и церковное покровительство было повсеместным, и даже если приходится оценивать сложные нюансы сопутствующих мотивов, «необходимо признать, что мы далеки от карикатурного противопоставления, которое порой проводят между наукой и Церковью»204. Напомним, что Александр Койре написал несколько десятилетий назад о Копернике в сборнике «Современная наука», составленном Рене Татоном:

Никто