о нем отзывается, показывает, что слова ритора не имели ровным счетом никакого веса и служили скорее иллюстрацией некомпетентности дилетанта, который пытается вникнуть во все подряд, нежели мнением религиозных властей. К тому же Лактанций здесь единственный известный защитник «наивного» представления о плоской Земле.

Другое аналогичное высказывание, на французском языке, встречается несколько лет спустя у Ла Попелиньера – мыслителя-гугенота – в труде, имеющем отношение к географии и опубликованном в 1582 году:

Ибо есть мнение, что теологи, вознамерившиеся говорить о таких вещах, свернув со своей стези, глубоко заблуждались: как святой Августин, Лактанций и еще некоторые. […] В древности же многие […] считали ее [Землю] круглой и полагали, что есть народы, живущие на другой стороне. Даже Платон учил, что есть антиподы. Но подтверждений тому они нам не оставили, отчего святой Августин, веруя в земную шарообразность, отрицал существование антиподов под нами и считал, что вся нижняя часть Земли, коей мы не видим, покрыта водой209.

Диспут вокруг антиподов принял новый оборот в XVII веке – тогда сыграл свою роль папский авторитет. В 1554 году ученый и педагог, гуманист Иоганн Турмайр (известный как Иоганн Авентин или Иоганнес Авентинский) в своих «Анналах князей Баварских» (Annales Boiorum) изложил переписку, имевшую место в VIII веке между папой Захарием (741–752) и святым Бонифацием, миссионером, которого понтифик наделил соответствующими полномочиями: обсуждались доводы в защиту антиподов, выдвинутые в 748 году ирландским монахом Виргилием – судя по всему, хорошо образованным. Виргилия (ум. 784) призвали на континент, чтобы служить Пипину Короткому, а затем его зятю, герцогу Баварии Одилону. У этого эпизода есть разные трактовки. Пьер-Ноэль Майо считает, что папа Захарий осудил высказывания проповедника, поскольку тот утверждал, что по ту сторону Земли могут быть люди, тогда как понтифик в это не верил – так же, как Августин210. Патрик Готье-Дальшé полагает, что в своей переписке Захарий и Бонифаций обсуждали, следует ли осудить Виргилия, который заявил не просто об антиподах, но, по всей видимости, о существовании другого мира211.

Папа рекомендует провести церковный собор, если будет доказано, что Виргилий действительно вел речи, которые ему приписывают, а именно – «что есть под Землей другой мир и другие люди, а также солнце и луна». Так что у этой ситуации нет ничего общего с диспутом о сферичности и Виргилия не обвиняли в ереси – он стал епископом Зальцбурга, а в XIII веке был канонизирован. Готье-Дальшé вслед за Майо объясняет, что его слова оказались вырваны из контекста и использовались по большей части начиная с XVII века, когда было устроено «разбирательство на весьма шатких основаниях – такое, какому подвергся Галилей», поскольку «убежденность в существовании антиподов, по-видимому, сочли ересью»212.

То, что дело Виргилия, когда с него смахнули пыль, не прошло незамеченным, а впоследствии определило суть конфликта как между Церквями, так и между наукой и Католической церковью, становится очевидным в XIX веке. Не случайно аббат Жак Поль Минь, под чьим началом вышли огромные собрания сочинений отцов Церкви на греческом и латыни («Латинская патрология» и «Греческая патрология»), сообщает, цитируя текст из вышеупомянутой переписки:

Ну что ж! Пользуясь довольно туманными сведениями, протестантский автор придумал небылицу, а французские литераторы опрометчиво ее подхватили. […] Право же, дело должно было изрядно его озаботить или ему ужасно хотелось посеять нехорошие подозрения в отношении папства, ведь кто бы иначе усмотрел в строках, написанных папой Захарием, осуждение идеи существования антиподов или круговой системы Земли213.

Спустя два столетия реакция Миня дает нам понять две интересные вещи: подхваченные сведения трактуются как выпад против папства и ассоциируются с вопросом о сферичности, что изначально неверно. Под протестантским автором имеется в виду поэт Томас Мур (1779–1852), создатель «Истории Ирландии» («The History of Ireland», 1835), в которой он описывает этот эпизод и комментирует его:

Дело в том, что Виргилий, достаточно глубоко погрузившись в предмет географии, догадался, что Земля шарообразна, и сделал вывод о существовании антиподов. Но папе вопрос был подан в иной форме. Виргилия обвинили в том, что он якобы сказал: есть под нашей Землей иной мир, населенный людьми, происходящими не от Адама, и не ради них Иисус Христос пролил свою священную кровь214.

Что касается «французских литераторов», в другом примечании уточняется, что речь идет о Мишле.

И сразу становится понятен резонанс дела Виргилия в XIX веке: оно создало удачный прецедент для процесса Галилея, глубоко укоренив в западной истории противостояние Церкви любым формам ученого знания. Так, Д’Аламбер в «Очерке происхождения и развития наук» – вступительной статье к «Энциклопедии» – подчеркивает связь между процессами Галилея и Виргилия, не преминув включить в этот забавный и в то же время впечатляющий винегрет Августина и Христофора Колумба:

Трибунал, который стал могущественным на юге Европы, в Индии и в Новом Свете, но которому ни совесть не повелевает верить, ни любовь – подчиняться или, скорее, который отвергается религией, хотя он составлен из ее служителей, и имя которого Франция не приучилась еще произносить без ужаса, – этот трибунал осудил знаменитого астронома за признание движения земли и объявил его еретиком; почти как папа Захарий несколькими веками ранее осудил епископа за то, что он думал об антиподах иначе, чем св. Августин, и догадался об их существовании за шестьсот лет до открытия их Христофором Колумбом. Так, злоупотребление духовного авторитета, поддерживаемого светской властью, принуждало разум к молчанию215.

Судебный процесс становится символом конфликта между научными положениями и словом Церкви, исходящим от ее верховного прелата. Доказав, что в VIII веке понтифик уже упорствовал в своем заблуждении, не желая признавать обитаемой обратную сторону Земли, можно пошатнуть веру в то, что с папой – истина. На предвзятом обращении с существующими источниками, когда не учитывается их действительная важность, сложилась целая традиция воинствующей историографии в пользу идеи повального обскурантизма, присущего Церкви, которая затем, в XIX веке, станет особенно популярна по политическим и религиозным причинам, вполне понятным, но, тем не менее, не оправданным с научной точки зрения.

Что касается «Христианской топографии» Козьмы Индикоплова, сначала она была издана на греческом, в 1707 году последовал латинский перевод Бернара де Монфокона в «Новом собрании отцов и повествователей греческих» (Collectio Nova Patrum et Scriptorum Græcorum). Причем называлось опубликованное сочинение не Cosmæ Indicopleustæ Topographia, как часто указывают в библиографиях. На титульном листе значилось: Cosmæ Ægyptii monachi Christiana topographia, sive Christianorum opinio