Никогда раньше я не встречала такой девочки.

Хотя, как я уже говорила, дети всегда сами меня находили.

Когда мы впервые встретились, я несла мешок с банками супа в рабочий квартал. Тем вечером она стояла напротив моего отеля. Черные волосы свисали мокрыми прядями. Она стояла на противоположной стороне улицы в мокром платье, вытянув правую руку высоко вверх. Она сжимала что-то в ладони, но что это было – я не знала. Мы обе застыли друг напротив друга; ни одна не желала подходить первой. Мы смотрели друг другу в глаза. Наконец я произнесла: «И что?» А она опустила руку, будто не происходило ничего необычного, и подошла ко мне.

Не знаю, как объяснить, что я испытала, когда она приблизилась. Словно что-то сильно потянуло внизу живота.

Что находится внизу живота у сорокалетней бездетной женщины? Ничто, пустота? Дыра, словно каждую женщину постепенно выдалбливают, как полую статую, символизирующую наше прежнее «я», когда мы еще были объектом желаний, а не объектом сомнительной ценности?

Когда она подошла ко мне, ее брови сошлись на переносице: так смотрит ребенок, пытаясь казаться серьезным.

– У меня есть важная вещь на обмен, – произнесла она. – Подпольный обмен.

Я подавила смешок. Что за чудо чудное – подходит к незнакомым людям с таким предложением. Подпольный обмен?

– А имя у тебя есть? – спросила я. По виду ей могло быть десять лет, а могло быть и двенадцать. Волосы падали на плечи черными буйными волнами, которые, казалось, спорили друг с другом, опускаясь ниже лопаток. Выцветшее красное платье было ей коротковато и открывало колени, покрытые ссадинами и коричневые от грязи и, кажется, засохшей крови. На ней не было ни пальто, ни шляпки, ни перчаток; лишь она сама да предмет в сомкнутой ладони.

На мой вопрос она не ответила.

– Ясно, – сказала я, – тогда скажи, что ты хочешь обменять? Ты воровка? – Я скрестила руки на груди, ожидая ответа.

– Я не воровка. – Она нахмурилась. – Я курьер.

Все любопытнее и любопытнее.

– Откуда ты взялась?

– Из другого времени, – сказала она и посмотрела прямо мне в глаза. – Так я здесь и оказалась. Я путешествовала во времени.

– Значит, ты… курьер и ты умеешь путешествовать во времени.

Она кивнула.

Кажется, меня ждал интересный вечер.

– А путешественники во времени нуждаются в еде и сне, как обычные дети? Хочешь зайти в дом и обсохнуть?

Она проигнорировала мои слова.

– Это дом десять по Ревери-роуд? – спросила она.

– Да, – ответила я.

– В воде мама сказала, что я должна прийти в дом десять по Ревери-роуд. Вот я и пришла.

Что за странная маленькая девочка.

– А может, я утонула? Как бы то ни было, я здесь. – Она вытянула руку и разжала ладонь. Даже в тусклом свете уличного фонаря я увидела, что она сжимала в ладони: медальон. – В вашей Комнате редкостей есть предмет. Я хочу обменять его на это.

Мое любопытство обострилось. Откуда она знала про мою комнату?

– Хорошо, – ответила я, соображая. Я могла бы накормить ее, искупать, дать ей отдохнуть. Захочет ли она присоединиться к нашей подпольной деятельности в комнате номер восемь, решать ей. Руки-ноги у нее были на месте. Но сомнения насчет ее нормальности у меня все же имелись.

Девочка взглянула на здание моего отеля. Она, кажется, считала этажи. Потом посмотрела на реку, ее пенные волны, омывавшие фундамент. И устремила на меня такой пристальный взгляд, что я испугалась, как бы она не пробуравила во мне дырку.

– Сегодня будет облава, – произнесла она. – Чуть позже. Кто-то раскрыл ваш секрет, и все вы в большой опасности. Они заберут их. Отправят работать на фабрики. Или хуже.

– О чем ты говоришь? – Мне стало трудно дышать.

– Дети. Все ваши дети. У нас мало времени.

Страх разлился по телу, как лихорадка; мне стало и жарко, и холодно. Задергался глаз. За восемь лет на наш дом ни разу не устраивали облаву. Никто не знал, что за дверью комнаты номер восемь работает школа для сирот. Даже мой драгоценный кузен Фредерик об этом не догадывался.

– Заходи в дом, – я протянула руку, но она ее не взяла.

По пути в здание она спросила, есть ли поблизости маяки. Внезапно консервные банки перестали ее интересовать; она заинтересовалась маяками.

– Вода вокруг маяка на Тертл-Хилл замерзла, – сказала я, и мои слова оказали на нее поразительное действие: она сменила тему и заговорила сосредоточенно и увлеченно.

– Точно, маяк на Тертл-Хилл! В ваше время он стоял на оконечности Лонг-Айленда. Я об этом читала. Один из первых проектов муниципального строительства; построен еще на заре нации. Четвертый из старейших сохранившихся маяков США. – Мы поднялись по первому пролету лестницы, ведущей в Комнату редкостей. – Свет маяка виден за семнадцать морских миль. Архитектор – Эзра Л’Оммедье. Л’Оммедье означает «человекобог». Моя мама была лингвистом. Маяки освещают морякам путь.

Тут девочка оборвала свой монолог так же резко, как начала, и взглянула на меня горящими глазами.

Уж не знаю, почему меня так пленил ее взгляд. Порой желание ребенка превыше всего, а его взгляд способен заставить человека прервать свою жизнь посередине и забыть о прежних целях, развеяв их, как семена по ветру.

Я отперла дверь в Комнату редкостей. Глаза девочки скользили по комнате, и на миг мне показалось, что я могу представить, как она путешествует во времени и пространстве. Она смотрела на сотни стеклянных пузырьков красивых форм и разнообразных размеров, внутри которых находились предметы, которые кто-то когда-то счел поразительными. Она оглядывала комнату, и мне показалось, что она перестала дышать. Там были маленькие осьминоги и жуки-великаны, плавающие в формальдегиде и воде. Вдоль стен тянулись стеллажи с образцами. Все виды червей – они ее особенно заинтересовали, – перья, кости и челюсти, внутренние органы рыб и птиц, глаза, сердца и легкие разных животных, минералы, когти, крылья птиц и летучих мышей.

Но больше всего ее поразил предмет, который она искала: сине-фиолетовая пуповина – удивительный предмет, спору нет, – завивающаяся изящной спиралью в узком и длинном стеклянном сосуде.

Она раскрыла ладонь, в которой находился медальон. Не отрывая глаз от пуповины, чей узелок переливался перламутром, открыла медальон и показала, что было внутри: локон. Она приготовилась совершить обмен.

– Чей это локон? – Я стояла, как завороженная, но не макрокосмосом этой комнаты, а миниатюрным миром ее ладони и лежащего на ней предмета. Разумеется, первая мысль, что пришла мне в голову – еще до того, как логика вмешалась и я осознала абсурдность этой мысли, – что это был локон Мэри Шелли, а медальон –