когда я ему всё скажу, матушка. А теперь мне хотелось бы препроводить тебя в солар замка. Я произвёл некоторые изменения в части того, как будет управляться королевство во время моего отсутствия, и обнародую их завтра на большом совете. Поскольку не все будут рады, я почёл справедливым предупредить недовольных заблаговременно, дав время свыкнуться с решением. Эти люди ожидают меня сейчас наверху.

Алиенора поднялась и приняла руку, довольная тем, что Ричард неизменно посвящает её в государственные дела, ценит её мнение и политическое чутьё. Она размышляла иногда, не сложилась бы история совсем иначе, выказывай к ней муж такое же доверие и уважение, какое выказывает сын. Но королева отдавала также отчёт в тесной связи, существовавшей между ней и Ричардом, той связи, о которой отчаянно мечтал Генрих, не способный понять, почему сыновья, которых он так любит, обратились в его врагов. Ей предстояло унести в могилу сожаление о той роли, которую сыграла она в трагическом разобщении своей семьи. Двинувшись к двери, Алиенора поинтересовалась, кого именно пригласил Ричард, и, услышав ответ, замерла как вкопанная.

Это шутка? Ты собрал своих братьев, епископа Даремского и Лоншана в одной комнате и оставил их одних? Боже правый, не вот-то найдёшь ещё четверых, которые ненавидели бы друг друга сильнее, чем эти парни! Жофф никогда не простит Джона за то, что тот бросил умирающего отца, а Джон его терпеть не может. Дарем не в состоянии принять возвышения Жоффа до сана архиепископа Йоркского, а все трое дружно ненавидят твоего канцлера. Скорее всего, в соларе уже крови по колено!

— Знаю. Это будет более захватывающе, чем медвежья травля.

Королева покосилась на сына, подумав, что едва ли сможет до конца понять присущий мужчинам юмор.

— Но кто тут медведь и кто гончие?

— Это мы скоро выясним, — ответил он и открыл дверь.

Жоффруа Фиц-Рой всегда считал, что ему повезло родиться сыном Генриха Фиц-Эмпресса. С обстоятельствами этого рождения посчастливилось меньше, поскольку мать была одной из мимолётных подружек Генриха, а быть бастардом, даже королевским, подразумевало большой изъян. Однако король твёрдо решил, что Жофф не должен пострадать от клейма беззаконности, и предначертал первенцу карьеру церковника, не обращая внимания на тот очевидный факт нерасположенности Жоффа к священству. Когда молодому человеку исполнился всего двадцать один год, его, к вящему прискорбию, нарекли епископом Линкольнским. Под тем предлогом, что он не достиг ещё канонического возраста для столь высокой должности, Жофф упросил отца отложить посвящение в сан. Несколько лет спустя, когда папа потребовал у кандидата либо пройти рукоположение, либо отречься, Жофф выбрал последнее, поскольку чувствовал себя куда уютнее на поле боя, чем в алтаре. Затем он стал канцлером, был до мозга костей предан Генриху и жестоко ненавидел сводных братьев, принёсших отцу столько огорчений.

На смертном одре Генрих выразил желание видеть Жоффа архиепископом Йоркским, и Ричард заявил, что исполнит последнюю волю родителя. Памятуя о розни между Жоффом и Ричардом, многие люди удивлялись поступку Ричарда, объясняя его чувством вины за развязанную против отца войну. Жофф относился к этой теории скептически, будучи убеждён, что ни одному из его сводных братьев не свойственны угрызения совести. Он предполагал, что Ричард вынудил его произнести священный обет в расчёте пресечь любые притязания на английскую корону. Жофф не сомневался, что из него получился бы хороший король, получше, чем из любого из его вероломных братцев. Но знал и то, что этому не бывать. Да, Вильгельм Незаконнорождённый заявил права на отцовский титул герцога Нормандского, а затем предпринял успешное вторжение в Англию. Но то было сто с лишним лет назад, и с тех пор Церковь не давала благословения возлагать корону на голову рождённых вне брака. Иные клирики полагали, что таковым не место и среди епископов. И Жофф тоже придерживался этого мнения, вопреки тому, что это и его самого касалось.

Ёрзая в кресле, он свирепо покосился на остальных гостей нонанкурского солара и подумал, что предпочёл бы оказаться в барсучьей норе, чем в обществе этой беспутной троицы. Гийом Лоншан был некоторое время клерком у Жоффа, но, разглядев удобный шанс, переметнулся на службу к Ричарду и был щедро вознаграждён, когда тот стал королём. Теперь Гийом и епископ Даремский являлись совместными юстициарами, на которых возлагалось управление Англией на период длительного пребывания Ричарда в Утремере, и Жофф полагал, что только милосердному Господу под силу спасти родную страну от гибели. С этой парой гордецов у руля и глазом моргнуть не успеешь, как государственный корабль наскочит на рифы.

Если Лоншана Жофф недолюбливал, то Гуго де Пюизе, епископа Даремского, просто ненавидел, поскольку тот мешал ему снискать королевский фавор. После ссоры из-за назначения племянника Гуго казначеем Йорка, Ричард захватил замки и епископальные владения Жоффа, и за их возвращение архиепископу пришлось пообещать две тысячи фунтов. Однако епископ Даремский не сложил с себя опеку над этими землями, тем самым лишив Жоффа возможности собирать с них доходы и уплатить означенную сумму. Тогда Ричард снова конфисковал владения и увеличил пеню, отмахнувшись от попыток Жоффа переложить вину на Гуго де Пюизе.

Поэтому Жофф открыто признавался в отсутствие симпатии к Лоншану и вражде к епископу Даремскому. Но даже коварство де Пюизе меркло по сравнению с грехами другого сводного брата Жоффа — Джона, графа Мортенского, который предал умирающего отца, сломив дух Генриха и разбив ему сердце. Взгляд Жоффа холодно скользнул мимо низкорослого канцлера и высокого, стройного епископа и впился как кинжал в стоящего у окна молодого человека.

Джон чувствовал, как глаза Жоффа сверлят ему спину, и по щекам его заходили желваки, а кулаки сжимались и разжимались по мере того, как молодой человек старался обуздать гнев. Довольно с него высокомерных порицаний Жоффа, он смертельно устал от того, что с ним обращаются так, будто с носителем каиновой печати. Он всего лишь поступил так, как поступало до него бесчисленное множество людей — спрыгнул с тонущего корабля. Он никогда не воевал против отца, как делали это Хэл, Жоффруа и Ричард. Это не он стащил больного отца с постели, чтобы подвергнуть унизительной капитуляции в Коломбьере — в этом повинны Филипп и Ричард. Он был предан родителю почти до последней минуты, а этого не один из его братьев не может о себе сказать. Да, Жофф тоже хранил верность, но разве у него имелся выбор? Жофф ведь бастард короля, целиком зависимый от человека, прижившего его в результате интрижки с потаскухой.

Джон чувствовал жар, подкативший к лицу.