недавно узаконить наши отношения. Я так была счастлива, ты же знаешь, как я к тебе отношусь. А теперь представь себе, как это будет выглядеть со стороны: в семье директора крупного гастронома — сразу два автомобиля! Когда любой знает, что в наше время на честно заработанные деньги не купить и велосипеда… Так что придется нам с браком, к сожалению, повременить. Понимаешь?

Честно говоря, мне не хотелось раньше с тобой об этом говорить, но теперь, видимо, придется. Ты видишь, какие теперь пошли неспокойные времена? Ажиотажная борьба с коррупцией, беспредельная гласность. Ты человек неглупый, работал раньше в торговле и вряд ли считаешь, что в моей работе в гастрономе, тем более, в таком, все чисто.

— Что ты имеешь в виду, говоря «в таком»?

— Да то, что нас называют еще «опорным» гастрономом.

— Ну и что из этого?

— Это означает, что за нами негласно закреплено обслуживание двух таких могущественных организаций, как областной комитет партии и областной исполнительный комитет. Через нас проходит такой поток дефицита, который ты и представить себе, наверное, не можешь.

— Не принимай меня, родная, за дурачка: в моем магазинчике тоже дефицита хватало. Еще и какого… Так что ничего страшного я в этом не вижу. Ну, получили товар — продали. Снова получили — и снова продали. Что в этом особенного?

— Да я имею в виду совсем другое. Если бы просто продавали…Тогда и разговора бы не было.

— Не понял?..

И тогда она мне все рассказала.

***

Никогда бы не подумал, что неглупая порядочная женщина может так серьезно влипнуть. Мы долго говорили с ней и легли спать далеко за полночь. Как-то раньше не приходилось, а теперь почему-то мне захотелось побольше узнать о её родителях. Дина была немногословна. Счастливого детства не бывает в семьях с непростыми отношениями. По её словам, любимая мама, учитель музыки, страдает каким-то психическим заболеванием, изредка проявляющемся, но подрывающим стабильность семьи, ставя под угрозу само её существование. Отец готов мать на руках носить, буквально, одержим нею, но приходит час, и она вновь неподвластна себе… Я стал расспрашивать её подробнее, но Дина не захотела продолжать эту тему, сказала лишь, что мама иногда уходит из дому. Непонятно куда и неизвестно зачем. А потом приходит. Через день или два. И будто не помнит, что с нею было. Заискивает, плачет. Старается загладить свою вину. Но после приходит время — и всё повторяется снова… Конечно, это происходит нечасто, но атмосфера дома тревожная, постоянное предощущение беды. Одна надежда, что в Израиле справятся с этим заболеванием, тогда вообще всё будет в порядке.

Раздеваясь, Дина сняла ожерелье с геммой. Я почему-то взял его в руки и стал рассматривать. Явно старинная вещь. На обратной стороне выгравированы две буковки: О и D. Спрашиваю: что это? — Мне она досталась от мамы в таком виде, — отвечает Дина. — Я даже не успела ее расспросить об этой вещице, это было в аэропорту перед посадкой на самолет в Израиль.

Жаль, а мне бы хотелось, чтоб это было чем-то загадочным. Не мешало бы поинтересоваться у специалистов авторством изумительной броши. Можно спросить у Наума Григорьевича. Это бы определило ее стоимость. Впрочем, зачем мне это?

Смотрю на эту прекрасную женщину и не хочу, чтобы она пошла по моим стопам. Разве непонятно, что в нашем обществе и педагоги, и работники торговли, — всего лишь обслуживающий персонал? И в случае серьезных неприятностей никто нас выгораживать не будет. Так было со мной, когда после трагедии в школе, в которой я был нисколько не виноват (ведь писал же, писал письма об отвратительном качестве строительства!), всю ответственность за гибель детей понес я. И на что теперь рассчитывает Дина? Что сейчас, во время самой массовой чистки с послесталинских времен, кто-нибудь возьмет на себя смелость ее прикрывать?

С машиной тоже получилось не лучшим образом. Надоумил же меня черт именно сейчас делать эту покупку. Хотя, какая разница. Начинать выгребать из этой ситуации следует исключительно с Дининого магазина. 600000 рублей — это вам не смефуечки…

Гл. 13

По Цюрупинску утром бродят мобильные райкомовские группы: фиксируют начальников, опаздывающих на работу. Это называется укреплением производственной дисциплины. Составляют протоколы, наказывают по партийной линии. Ходят слухи, что в городе такие поисковые бригады заскакивают днем в кафе и кинотеатры — не отдыхает ли кто-нибудь в рабочее время?

Посетителей у нас сегодня мало. Тамара поглядывает в окно, наслаждаясь видом моих «Жигулей». Она уже пару раз прозрачно намекала, что неплохо бы съездить вместе на выходные в Железный Порт, где у нее кто-то из родственников трудится в пансионате. Щас! Я листаю сегодняшнюю «Комсомолку» и, как назло, взгляд мой падает на небольшую, но знаковую статеечку. И сразу сердце начинает гулко биться: речь в ней идет о суде над директором московского «Елисеевского» гастронома Юрием Соколовым. Пытаюсь снять непрошенное сердцебиение и читаю с удвоенным вниманием — что там вменяют в вину этому столичному деловару?

Оказывается, Соколов в последнем слове подсудимого обратил особое внимание судей на то, что нынешние порядки в системе торговли делают неизбежными реализацию неучтенных продтоваров, обвес и обсчет покупателей, усушку, утруску и пересортицу, списание по графе естественных убылей и «левую продажу», а также взятки. Его вывод недвусмыслен: чтобы получить нужный товар и, значит, выполнить план, директор должен расположить в свою пользу тех, кто наверху, и тех, что внизу, даже шофера, который везет продукты…

В общем-то, плач Ярославны, все эти вещи свободно делались в моем бывшем магазинчике, и никто при этом и на понюх табаку не пострадал. Между тем, в описании московского процесса я не нашел и малейшего упоминания о том, что продукты отпускались там бесплатно, как в Херсоне, по никчемным записочкам партийного босса среднего калибра. Для того, чтобы приговорить к высшей мере наказания ветерана войны Соколова, хватило и других, на мой взгляд, менее серьезных нарушений. Ну и дела…

Интересно, чего стоят записки о выдаче материальных ценностей, коллекционируемые Диной, без всяких других документов: накладных, например, и доверенностей? Кто конкретно пользовался украденными продуктами? Одни секретари обкома и первые лица облисполкома? Так их 7–8 человек! Их помощники и водители? Ну, еще столько же! Так это ж подавиться можно — сожрать на такую огромную сумму! Или за этим стоит что-то еще? Может, везли куда-нибудь в ресторан, да там все обналичивали?

Эти записки могут юридически свидетельствовать только о двух вещах: невиновности в огромной растрате персонала гастронома (что уже хорошо само по себе), и о