И сейчас она лихорадочно начала удовлетворять свою страсть к веселью, блеску, пышности, нарядам, драгоценным каменьям. Не задумываясь, откуда берутся деньги, и уверенная, что из королевской сокровищницы можно без конца черпать полными горстями, она, не считая, тратила золото на содержание своего резко выросшего и засиявшего новым блеском двора, на собственные удовольствия, и столь же щедрой рукой раздавала крупные суммы своим приверженцам и фаворитам; пенсии и должности вельможам посыпались как из рога изобилия. Женщина недалекая, бесхарактерная, мало что понимающая в государственных делах, Медичи очень быстро спустила все сэкономленное ее в общем-то бережливым супругом и развалила все то, что он с таким тщанием создавал.

Но так продолжалось недолго. Конде, вернувшийся во Францию и после смерти своего дяди графа Суассона, второго принца крови, ставший и формально, и фактически главой оппозиции, как первый принц крови, и объединивший вокруг себя всю высшую знать, включая губернаторов важнейших провинций королевства, от лица вельмож потребовал своей доли государственного пирога. Поначалу к ним примкнул даже Кончини, ставший к этому времени маркизом д’Анкром (вскоре он получил и звание маршала Франции), т. к. Медичи в первый период своего регентства опиралась на старых министров Генриха IV, пытавшихся проводить его политику во внешних делах и делах внутренних, отстаивая сильную государственную власть. Королеву это удовлетворяло; д’Анкра, ворвавшегося в круг высшей знати, но не подпускаемого пока вплотную к управлению всем государством (его позиции укреплялись, несмотря на всю симпатию к нему королевы, постепенно – ибо еще сильны были позиции аппарата Генриха, лишь поэтапно разрушаемые), удовлетворяло это гораздо меньше. Но, поскольку оппозиционное выступление знати в начале 1619 года на правительство кончилось временной неудачей, то к д’Анкру со стороны грандов наступило охлаждение: еще бы, выскочка обещал помощь, из-за чего был принят в их круг как равный, он же не делал ничего.

Да и маркиз потихоньку начал отходить от оппозиции принцев, так как уже начинал себя чувствовать в силах, сблокировавшись с министрами Генриха, приструнить знать, а затем разобраться и с самими министрами.

Однако до этого было еще далековато, ибо оппозиция решилась на блок с гугенотской партией, благо в рядах грандов были многие вожди протестантов. Это разом ухудшило ситуацию, так что один из министров – ранее Генриха, а ныне Марии – государственный секретарь Вильруа писал: «Ее величество боится, что, одарив одних, она все равно не приобретет их верности, а только потеряет других». Ибо католики недвусмысленно заявили, что, совершая послабление гугенотам, Марии будет нечего рассчитывать на их поддержку. И снова тот же Вильруа: «Желание королевы заключается в том, чтобы удовлетворить тех, кто ей здесь служит, и поддерживать их в добрых намерениях, но этого можно достичь лишь дорогой ценой. Надо будет им отдавать новые места, и таким способом мы скоро разделим провинции (между грандами. – Примеч. авт.). Подумайте сами, к чему это может привести и в каком положении останутся король и королева после такого раздела верховной власти, которая, будучи презираема подданными, падет еще ниже в глазах иностранных государств». Собственно, здесь видна стратегическая линия оппозиции – или вооруженной рукой отнять власть у регентши, или добиться того, чтобы все губернаторские посты были отданы им, и тогда власть короля будет лишь декоративной и эфемерной.

Мария Медичи. Художник П.-П. Рубенс

Вильруа отмечал лишь начало Фронды, т. е. схватки за власть между оппозиций первейшей знати Франции и короны. К этой борьбе подверстывалась и борьба католиков с протестантами, хотя это противостояние и потеряло остроту схваток XVI столетия, и все более на первый план в религиозном противостоянии выходит политика. Как говорилось в одном широко распространенном памфлете первой четверти XVII века: «Предлог религии – это ветхий плащ на подкладке. Наружу выставлена забота об общем благе христианского мира, подкрепленная мнимым религиозным рвением, а сквозь все это просвечивает лицемерие и честолюбие».

Так что в этой борьбе Марии Медичи приходилось использовать всю свою флорентийскую хватку и хитроумие и даже ознакомиться до некоторой степени с вопросами проведения некоторых реальных политических шагов.

Как безвозвратно утерянное прошлое вспоминались пикирующие диалоги с одним из приближенных ее мужа – маршалом де Бассомпьером:

– Маршал, теперь вы комендант замка Монсо?

– Да, ваше величество, исключительно для того, чтобы иметь честь принимать там королевский двор.

– А я вот уверена, что по другой причине – вы станете туда возить шлюх.

– Ручаюсь, государыня, что вы станете возить их туда чаще, чем я!

– Ну что же, ловкий ответ. А скажите, маршал, много ли вы знаете шлюх?

– О, ваше величество, мало кого из женщин нельзя так назвать.

– А меня?

– Что до вас, государыня, то ведь вы – королева!

Ах, эти фривольные остроты минувших дней! А теперь изволь вот думать, что армия правительства ныне уступает армии принцев. Проклятый Конде сплотил под своими знаменами почти всю дворянскую кавалерию. И этим так называемым дворянам, в ярости думала королева, абсолютно наплевать, что еще полтора года назад – в 1614 году – она объявила своего сына совершеннолетним (хотя ему и было всего тринадцать лет). Но сделано это было для того, чтобы Франция вспомнила, кто ее король. Речь, естественно, идет о дворянстве – становом хребте государства. Чтобы эти надутые провинциалы служили ее сыну и ей, а не бежали табуном под мятежные знамена; но все пока бесполезно.

Хорошо хоть ее д’Анкр с ней. Ужасный Конде вырвал у нее значительные уступки, но ее маршал не дремал – и 1 сентября 1616 года принц был арестован. С этого момента власть в стране почти полностью перешла к некоронованному королю Франции – маршалу д’Анкру. Это удалось ему по двум причинам – полное подчинение королевы его влиянию, и второе – то, что Конде, незадолго до этого ставший председателем королевского совета, стал для маршала своего рода тараном в деле смешения всех министров (не забудет державшихся на своих постах в это время почти исключительно по наследству).

Так, финансы маршал доверил человеку от него полностью зависимому – Барбену, маклеру итальянского банкира Гонди, еще при Генрихе IV ставшему крупным откупщиком. Барбен был тесно связан с семьей Кончини, особенно с Элеонорой, у которой был личным банкиром. Вторым государственным секретарем, отвечающим за внешнюю политику и оборону