— Могла бы откровенно с ними поговорить, — сказала Мария, — иногда это очень помогает.

— Ох уж этот миф Большого Разговора, который рассеивают по свету американские сценаристы, — рассердился вдруг Травка. — Сперва показывают полный семейный раздрай. Муж изменяет жене, она отвечает тем же. Дети экспериментируют с химией. И вдруг, за пять минут до конца фильма, происходит Большой Очищающий Разговор, в результате которого все приходит в норму. Муж бросает любовницу, жена разрывает связь с пляжным плейбоем, дети без всякого сожаления прекращают свои химические забавы. Великое примирение! Да ни фига не могла она поговорить! Вишня три месяца боялась им сказать, что сменила одну дурацкую специальность на другую такую же дурацкую, а ты говоришь о магической силе Разговора в лоне семьи.

— Как это одну дурацкую на другую? — спросила я, несколько опешив.

— А так! — ответил Травка. — Чем они отличаются? Может кто-нибудь раскрыть мне эту великую тайну?

* * *

В сущности, Травка прав. На обоих факультетах полно дурацких предметов и злющих преподавателей. И здесь и там нас заставляют зазубривать устаревшие определения и уже давно потерявшие всякий смысл правила. И здесь и там множество никому не нужных дисциплин. И ни на одном нет людей, с которыми можно было бы подружиться. Сборище надутых снобов, разумеется за исключением Даниэля. Но достаточно ли его одного, чтобы не жалеть?

И подумать только, что за это знание я должна была заплатить болезненной утратой защитного зонтика.

Обычно я засыпаю через сорок секунд после того, как закрою глаза. Иногда, когда стресс особенно дает себя знать, мне требуется от трех до четырех минут. А сейчас уже минула полночь, а я по-прежнему вертелась на своем колючем влажноватом матраце, который ребята притащили с чердака соседнего дома. Внезапно все начало раздражать меня. И апельсиновая клякса с двумя брызгами индиго. И лампочка Миленки, свисающая над ее загорелым лицом. И горестные вздохи Марии. Тени деревьев на стене и унылый шум ветра за окном. И вдобавок этот чертов пол. Чего он так скрипит?

— Какого черта этот пол так скрипит? — раздалось из-под одеяла. Миленка.

— И еще этот хальный[10], напоминающий обо всех нерешенных проблемах, — вступила Виктория. — Теперь я понимаю, почему, когда он дует, гурали пьют водку бочками. Я и сама сейчас напилась бы, хотя нахожусь в ста километрах от центра метели.

— Я как подумаю, что мой гуру лежит одиноко на одной из двухъярусных кроватей «ИКЕА»… — вздохнула Мария.

— Одиночество гуру почему-то не производит на меня впечатления, — сообщила Милена, садясь на столе-кровати. — Особенно когда рядом находится человек куда более одинокий.

— Кто? — спросили мы все трое одновременно.

— Вишня.

— Я? — Ну чего я прикидываюсь? Я ведь прекрасно понимаю, что Милена права. Так одиноко я себя никогда еще не чувствовала. А ведь я не раз ночевала вне дома. — Не преувеличивай, я же ездила в лагерь, к бабушке.

— Это не одно и то же. Там ты знала, что вернешься. А тут предощущаешь, что завершился какой-то этап в твоей жизни. Что-то кончилось и никогда уже не будет так, как прежде.

— Ты так думаешь?

Мне вдруг стало ужасно зябко.

— Да, — решительно произнесла Милена. — Потому-то, когда я в первый раз уезжала учиться, папа расплакался, как ребенок. Он понимал, что уже никогда не будет так, как было. И осознал он это только на вокзале. И как заревет на весь перрон. Мама со стыда спряталась за расписание поездов. Хуже всего, что папа не взял с собой никаких платков, наверно, думал, что сумеет держаться спокойно.

— И что же?

— Он вытирал слезы листьями клена. Никогда не забуду эту картину. Стоит на перроне и стирает слезы со щек большущим желтым листом. Мне теперь достаточно увидеть кленовые листья, и сразу ком подкатывает к горлу.

— А я вот помню, — начала Виктория, взбивая огромную подушку, — как мама в день моего отъезда сказала: «Сейчас ты говоришь: „У нас под Люблином“, а через год будешь спрашивать: „Как там у вас под Люблином?“» Хуже всего, что она оказалась права. Та квартира стала для меня чужой, какой-то маленькой и неуютной. Я там уже не чувствую себя дома. Вот только где теперь мой дом?

Мы не знали, что ответить. И наверно, долго молчали бы, если бы к нам в дверь не постучали, причем громко. Пораженные, мы замерли. Стук повторился. Я спрятала голову под одеяло. Миленка пискнула и в испуге прикрыла шею и запястья, а Виктория, как самая храбрая, подбежала к двери.

— Это Травка, он тоже не может заснуть.

— Я слышал через стену, как вы разговариваете, и решил присоединиться. Можно? — И он бросил на пол надувной матрац.

— Мы говорим о первых днях учебы в универе, — сообщила Миленка.

— Знаю, у нас ведь все слышно, не надо даже прикладывать к стене банку.

— Ты что, прикладываешь? — занервничала Мария.

— Я же сказал, что и так слышно. Да вы не беспокойтесь, я понимаю: у вас есть секреты, и потому я обычно затыкаю уши. Хотя вы представляете себе, как спать с берушами.

— Знаю, — вздохнула Милена. — Удовольствие сомнительное, но позволяет спокойно проспать несколько часов.

— Да. Но сегодня я решил не затыкать. Уши болели. Э, да что тут скрывать, у меня просто кончился запас берушей. Потому, сам того не желая, я все слышал. За что огромное сорри.

— Спокуха, — бросила Миленка. — К счастью, под словом «все» кроются невинные воспоминания, а не код доступа.

— Доступа к чему? — не сразу врубившись, удивился Травка. — A-а, жаль.

— Не огорчайся, старик. Ты думаешь, что существует единый код? — засмеялась Миленка.

— Порой мне кажется, что существует. Причем один для тысяч женщин. Иначе они не позволили бы себя обманывать жуликоватым пройдохам.

— Намек поняла, — отозвалась Мария, — но не доставлю тебе удовольствия и не стану с тобой объясняться, потому что неохота.

— А как ты чувствовал себя в первые дни учебы? — попыталась я сменить тему.

— Кошмарно, — признался Травка. — Проплакал в общежитии целую неделю. Было это не просто, потому что в комнате я жил с двумя крутыми воображалами из политеха. Если бы они увидели, что я такой нюня, вот тогда у меня были бы причины для слез. Через неделю я обратился к кузену, и он выписал мне прозак.

— Кажется, он неплохо поднимает настроение, — сказала Миленка. — Я сама думала, не начать ли принимать его. Но встретила Маркуса, и все переменилось.

— Прозак неплох, но не при состоянии навязчивого страха, — объяснил Травка. — Потому у меня он не пошел. А вот сестре Ирека помог… немножко.