— Ушел к какой-то крашеной суке, — рыдала Ольга Ивановна, катаясь по столу головой со свалявшимися жиденькими кудерьками. Не только из глаз, но также из носа начальницы обильно выделялась жидкость. Выглядело это отвратительно. Тем не менее, пересилив природную брезгливость, Алла положила тонкую кисть с ухоженными, но не накрашенными ногтями на ее трясущееся плечо, затянутое вульгарной «ангоркой», размера на два меньше требуемого.

— Перестань, Ольга! Никуда он не денется, перебесится и вернется. Специально не все вещи забрал. Если бы всерьез собирался, то и куртки бы упаковал заранее. Наверняка ты наговорила лишнего, он вспылил. В таких случаях нельзя показывать, что что-то заметила. Со временем самая неземная любовь сама собой рассасывается. А ты бы знала, да помалкивала. Притерпелась бы.

— Как это безжалостно, как несправедливо! — продолжала убиваться деморализованная начальница.

— Ты хочешь справедливости от эмоции, что несправедлива по сути, — поглаживала высочайшее плечо Алла. — Любовь — это предпочтение одного всем прочим, то есть несправедливость уже изначально заложена.

Как любая мысль Аллы, эта также несла в себе давно известное и очевидное, как Волга, навязчиво впадающая все в то же Каспийское море. Но все же, все же некоторым удается разглядеть на грубой схеме географической карты желтовато-зеленую речную воду, в ней — рыбок с красными плавниками, крупные валуны на песчаном дне, даже почувствовать легкий запах йода от водорослей, оставленных приливом на пологом берегу.

Алла хорошо оперировала сложными словами и охотно сопереживала, но какой-то холодок отстранения мешал ей полюбить несчастную Ольгу Ивановну, а та сейчас нуждалась именно в любви. Возможно, у Аллы и получилось бы, но эти обильные слезы, пачкающие готовый и уже переплетенный отчет! Тот же холодок мешал Алле разглядеть или почувствовать, что делается в ее собственном доме, с ее мужем.

Тридцать с лишним лет назад четырехкилограммовый младенец явился на свет влажным и горячим, потребовались многолетние усилия, чтобы высушить то дрожащее, несправедливое и прекрасное, что не возвращается к повзрослевшим людям. Первый этап взросления — сомнение в себе. Алла хорошо усвоила, что не сомневаются только люди неглубокие, эгоистичные. Одним словом, дети до седых волос. Такие люди могут позволить себе поступать как хочется, что иной раз проделывает ее мать, назло другим и даже назло себе, или просто рыдать и пачкать готовые отчеты, которые давно пора отнести на подпись.

Ольга Ивановна внезапно оторвала голову от стола, как-то излишне трезво посмотрела Алле в глаза:

— Спасибо тебе, Алла! Ты хорошая… Но сейчас, пожалуйста, оставь меня ненадолго. Ты хорошая, но только уйди. Пожалуйста! — и совсем неожиданно: — Видеть тебя не могу!

Недавний белый снежок на улице сменился слякотью. По дороге домой Алла вступила в лужу на переходе — обойти было невозможно — и промочила ноги. День не задался.

Разбухшие тучи собрались на нерест над Сосновой поляной. Их серебристо-серые животы заполняли пространство над съежившимся в ранних сумерках кварталом и проливали икру мелких снежинок, таявших в полете. Люди торопились по домам после работы, не глядели на небо. То, что под ногами важнее: не заметишь, зазеваешься — и попадешь ногой в расползающуюся жижу. Торговли не было, как и всю предыдущую неделю. Валера, воротившийся домой раньше обычного, с раздражением оглядел следы вчерашнего пиршества и отправился пить чай на кухню. Едва отхлебнул горячего чая и только-только начал расслабляться, как в дверь позвонили.

— Кого еще принесло? — удивился и пошел открывать. На пороге стояла жена, без шапки, с намокшими волосами.

— Вот, зонтик не сообразила взять, — пожаловалась она. — Налей чего-нибудь горяченького.

— Сама налей, — отозвался Валера, менее всего желавший еще одной беспокойной ночи — вчерашнего с лихвой хватило.

Но жена определенно настроилась на тихий «семейный» вечер и последующую «семейную» ночь.

— Ты что, не успел соскучиться? А я вкусненького принесла, неужели прогонишь?

По-хозяйски прошла на кухню, выгрузила из хрустящего полиэтиленового пакета с изображением Адмиралтейства свертки, пахнущие колбасой и копченой рыбой, печенье, конфеты, бутылку марочного вина.

«С чего бы это она? — озадачился про себя Валера. — Вроде не договаривались. Годовщина свадьбы прошла, день рождения дочки — через полгода. Наверняка что-то ей потребовалось. Или решила в очередной раз раздуть огонь семейного очага? Проверила днем, что матери нет, и приехала».

— Как живешь? Как торговля идет? — жена продолжала демонстрировать миролюбие.

Валере ничего не оставалось, как откупорить бутылку, разлить вино по рюмкам, пока жена выкладывала принесенную снедь на «парадные» тарелки. Говорить не хотелось, но этого от него никто и не требовал. После первой же рюмки жена принялась жаловаться на своих родителей, стало ясно, зачем пришла. Там надоело, решила, вдруг здесь будет хорошо. О ребенке, конечно, эгоистка, и не подумала. Дочка опять с дедушкой, бабушкой, без матери. Ругаться Валера не собирался, к чему нервы портить. Разве женщине возможно что-нибудь объяснить или доказать? Все они только себя слушают, а понимают одну грубую силу. Ладно, скоро сама убедится, что у него ловить нечего. Пока. Так-то Валера не вредный, не собирается ее окончательно отшивать, кто знает, как жизнь обернется.

— Что же ты меня в комнату не ведешь? — жена игриво, как ей казалось, улыбнулась.

— Там неубрано. Вчера гости были. — Валера не собирался рассказывать о вчерашнем, сама нарвалась.

— Ого, у тебя гости? Меняешь привычки! И кто же, если не секрет? — жена сделала вид, что ее страшно интересуют Валерины гости.

— Алик.

Жена слегка помрачнела. Вряд ли ей стало стыдно. За давностью лет наверняка забыла, с чего все начиналось, но автоматически расстраивалась при упоминании имени бывшего жениха. Следующая ее реплика оказалась совсем неожиданной, просто ни в какие ворота:

— Давай помогу тебе прибраться. Ты посуду носи, а я мыть буду.

Это что-то уж совсем новенькое. Но Валере сейчас не хотелось ничего, даже помощи по хозяйству. Жена расценила молчание как согласие. Женщины всегда так делают, им так удобнее. Сама отправилась в маленькую комнату и затихла там.

— Ты что застряла? — опомнился Валера через некоторое время.

— Алик, говоришь? Так это Алик накурил? С каких, интересно, пор он губы красит? — жена вынесла на кухню пепельницу, под завязку заполненную окурками с ободками лиловой помады, и демонстративно высыпала ее на стол между тарелкой с копченой салакой и ополовиненной бутылкой. Валере бы просто наорать на бывшую благоверную, какое ей дело, сама себе такую жизнь устроила, но очень обидно стало — устал за неделю, а тут еще и дома никакого покоя. И Валера ответил:

— Подружка.

— То есть я должна за твоими подружками пепельницы вытряхивать? Может, еще что прикажешь за ними подтереть? — жена сорвалась на крик.