И высвободила руку.

Она хотела сказать что-то отвлеченное, остроумное, как в кино. Но вместо этого по-дурацки выпалила:

– В магазине сегодня с Женей столкнулась. Сказала «привет», а она прошла мимо.

Костя задумался. Оглядел улицу, небо с акварельными мазками облаков, и уперся немигающим взглядом в Катино лицо:

– Да. У нее сегодня плохое настроение. Потому что мы с ней расстались.

– А.

Она не нашлась, что еще можно прибавить. И эту тему они больше не поднимали. Но, когда Костя взял Катину руку снова, она и не подумала высвободиться.

Она оглядывала его. Теперь было заметно то, что вчера не бросалось в глаза. Костины штаны обмахрились по нижнему краю, а на майке, хоть и хорошо выстиранной, были заметны белесые пятна – вытравленная по́том краска. И дешевые шлепанцы были далеко не новыми, с мелкими трещинками по резиновой перемычке. Но несмотря на вещи, выдававшие явную нужду, двигался он уверенно, и было в нем что-то от грации большой кошки.

Костя проводил ее до дома. Было только начало двенадцатого, только что полностью стемнело, и Катя удивилась, когда он остановился у калитки:

– По домам? Детское же время…

– Я не спал прошлой ночью. Как ты помнишь.

– Вот я балда, – покраснела она. – Это я выспалась, а ты, наверное, утром сразу на работу?

– Ага.

– Тогда тебе надо скорее идти! – пришла она в оживление. – Ты ж опять не выспишься.

– Вот сейчас попрощаемся, и я прямо побегу, обещаю, – пошутил Костя в ответ. В свете единственного на улице фонаря его глаза светло мерцали.

– Тогда – прощаемся? – заколебалась Катя.

Он тоже помедлил.

– Да. Завтра вечером… какие планы?

– Те же, что и у тебя, – смело заявила она.

– Хорошо.

Он отступил назад, шаг, еще шаг. Сунул руки в карманы. Потом как-то неловко кивнул ей, голова его дернулась – по всему видно, прощаться он просто не умел. И ушел.

Оставшись одна, в темноте двора, Катя зажмурилась и едва утерпела, чтобы не завопить от радости. На то теперь была веская причина.

Но ночь прошла мучительно. Кожу словно жалили тысячи пчел, лежать на простынях было пыткой, ожоги саднило от малейшего прикосновения. Катя, вся обмазанная сметаной, тихо поскуливала, и задремала только под утро. А полуденный зной ушла пережидать на речку. Она расположилась в самой густой тени, быстро искупнулась и взялась дочитывать «Ночь в Лиссабоне». Это единственное, что могло помочь скоротать вязко текущие минуты.

Она как раз перелистнула и дочитала последнюю страницу, вытерла тыльной стороной ладони слезы и постаралась шмыгнуть носом потише.

– Эй!

Катя мельком подняла глаза, стыдясь их красноты. Рядом стоял Степа Венедиктов.

– Привет. Я сейчас, – торопливо подскочив, она направилась к реке, и несколько минут плавала, старательно ныряя и давая воде охладить свое лицо. Пока Катя купалась, Степа следил за ней, а потом, поколебавшись, сел на песок и пролистал растрепанную книгу.

– Читал? – возвращаясь, спросила у него Катя. Тот отрицательно покачал головой и поспешно вернул книгу на место.

– Хорошая. Очень хорошая, – пробормотала она и ощутила, что вот-вот снова расплачется. Перед глазами еще стояло видение белого и тревожного корабля, призрака спасения объятой огнем Европы. Это было так же реально, как искрящаяся на солнце Юла. Как будто воды Юлы слились с водами португальской Тахо. – Хочешь, дам почитать?

– О чем она? – поинтересовался Степа.

Катя замялась, подыскивая слова.

– О жизни…

И досадливо сморщилась: хотела донести до Степы хоть кусочек своего впечатления, а вместо этого сморозила глупость.

– А что о ней читать? О жизни… – хмыкнул Степа с недоумением.

– Ну да…

Кате захотелось взять книгу и спрятать под покрывало, чтобы ничьи взгляды, особенно Степины, не трогали ее. Защитить от его щенячьей неуклюжести то, что под обложкой. Девушка едва сдержалась. И она, и Степа долго и неловко молчали.

– Ты… читать любишь, да? – начал он.

– Да, люблю.

– А что любишь читать?

– Да разное. Ну вот, Ремарк, например. Который эту книгу написал. И Хэмингуэй. И Райдер Хаггард. Диккенс…

Степа вдруг громко засмеялся, и Катя удрученно замолкла.

– Я никого из них не знаю, если честно, – признался Степа. – Хорошо пишут?

Катя неопределенно повела плечами.

– Ну ясно, хорошо, – Степа кивнул. – А тут-то ты их откуда берешь? У нас, например, дома книг нет…

– Вообще? – поразилась она.

– Вообще. Ну, учебники разве что.

– Я с собой привезла. То, что у бабушки в шкафу стоит, все уже прочитано. И эта последняя, тоже только что дочитала.

– Теперь нечего делать, да?

Катя развела руками.

– Можно где-то раздобыть еще книг, если хочешь! – радостно заявил он.

Степа казался ей вполне милым, но каким-то маленьким. Будто она намного его старше. И дело было не в его худых коленках и торчащих перпендикулярно голове больших ушах.

– Степ, а сколько у вас с братом разница в возрасте? – решила уточнить она.

– Четыре. Мне семнадцать, а ему двадцать один. А что?

– Да так.

Разговор не клеился, но уходить Степа явно не собирался. Он смотрел на нее и о чем-то словно просил. Кате это было в тягость, и она не понимала, чего он хочет. Больше всего на свете она желала бы повыспрашивать у него про Костю, но боялась сказать лишнего, того, что между слов. Поэтому она сослалась на домашние дела и улизнула с пляжа, стараясь не обращать внимания на его разочарование и уговоры остаться.

И потянулись долгие часы ожидания. Костя не сказал, когда зайдет за ней, да они и не договорились толком. Но это явно подразумевалось. Алена ушла к Дубко, и Катя слонялась из комнаты в комнату, не зная, куда себя деть.

В шесть часов – конец рабочего дня у всех, и у Кости, вероятно, – она принялась бестолково перетряхивать шкаф и сумку с вещами, стараясь выискать что-то особенное. Но, боясь показаться смешной, не решилась надеть платье. И по этой же причине сначала накрасила глаза, а потом умылась. Внутри у нее все бродило от нетерпения и волнения, в животе урчало и сводило, даже поужинать толком не получилось. Хорошо еще, что Алена засиделась у Ольги и не видела Катиных сборов.

В семь она занервничала, не в силах больше сидеть в доме, вышла во двор и устроилась на крыльце. На коленях у нее покоилась книга, одна из старых, давно прочитанных, и строки сливались в бессмысленную череду черненьких крошек. Она ждала, вся напряженно превратившись в слух. Сколько вокруг звуков! Шелест шин по асфальту, щебет птиц, гогот гусей, веселый залихватский матерок пастуха, погнавшего обратно стадо, и треск кустов за забором, в которых запуталась чья-то бестолковая корова. Катя уговаривала себя: вот, наверное, Костя вернулся домой, переодевается, ужинает, или вот уже идет по Береговой, и через минуту появится здесь. Ну, или через пять минут. В крайнем случае, через двадцать, надо только потерпеть.