Катя не могла читать, не хотела купаться. Она расстелила полотенце на самом солнцепеке и устроилась на нем, желая превратиться в уголек и перестать думать. Она чувствовала, как щиплет нос, щеки, как ослепительный жар затекает под ресницы, и верхнее веко слипается с нижним, как расплавленное. Она поворачивалась, и солнце пекло плечи, ягодицы и впадинки под коленками. И когда терпеть больше не было сил, она снова переворачивалась.

Наконец, ее желание было исполнено – все мысли пропали. Голова стала чугунной, неподъемной, все движения давались с трудом. Катя кое-как поднялась, чувствуя, что вокруг все плывет, и перед глазами мелькают белые вспышки и черные искрящиеся точечки. И с наслаждением искупалась. Река мгновенно смыла жар, сначала даже сердце зашлось от такой резкой перемены. И когда все тело остыло, голова стала еще горячей.

Дома Катя лежала в полутьме жаркой комнаты, и Алена обтирала ее холодной водой, давала аспирин, привязывала ко лбу капустный лист. Лист был большой и такой гладко-прохладный, что Катя мычала от удовольствия. И проваливалась в сон. Это был солнечный удар.

К вечеру ей все же полегчало. Часов в девять она встала, шатаясь подошла к зеркалу и оценила ущерб. Сожженные плечи, лоб и щеки, и нос, лоснящаяся кожа которого вот-вот лопнет и слезет лоскутами.

– Сама виновата, – вздохнула девушка, и не знала, то ли это относится к ее физическим терзаниям, то ли к душевным.

– Жива? – заглянула Алена. – Может, покушаешь? О Господи, Катя… Ты как после пожара.

– Не надо было засыпать на пляже. Сама виновата, – повторила она. Алена только покачала головой.

После вареников с сочными вишневыми внутренностями Катя повеселела. В ней родилось что-то протестное. Не хотелось сидеть дома, не хотелось прятать обгорелую мордочку в четырех стенах. Не хотелось страдать – да и по какому поводу? Зайдя за Сойкиной и выслушав порцию ахов от подруги и порцию наставлений от тети Вали, она под руку с Настеной оказалась на улице.

Никакого пункта назначения. Просто улицы, переулки, двор трехэтажки и двухэтажки, парк, площадь перед администрацией, рыночная площадь. Они, кажется, обошли весь поселок. Катины ноги зажили отдельной жизнью и несли ее все дальше и дальше. Но и Катины глаза, видно, тоже решили жить сами по себе, потому что зорко вглядывались вокруг. Они видели мужичков навеселе, вшестером взгромоздившихся на старый «ИЖ-Планета» с люлькой и с веселым гоготом промчавшихся мимо. Видели аиста, с меланхоличным видом пытающегося отковырять от асфальта раздавленного ужа. И белоснежного кота, дерущегося на заборе с угольно-черным. И мальчишку, деловито намылившего голову и теперь споласкивающего ее прямо под колонкой посреди улицы, пока его дружок старательно повис на тугой рукоятке, чтобы добыть воды. Словом, ничего действительно интересного.

У дверей магазина «Радуга» девушки столкнулись с Женей Астапенко и верной Надей. В ответ на их приветствия Надя испуганно покосилась на Женю и промолчала. А сама Женька смерила Катю разъяренным взглядом и, нарочно толкнув плечом, надменно прошествовала мимо, таща подругу за собой.

Настена, опешив, застыла посреди тротуара. Женя и Надя ушли прочь: Женя – гордо стуча каблучками, Надя – постоянно оглядываясь.

Катя развела руками:

– Видимо, мы не в чести… С каких-то пор.

– Странно. Она, конечно, вчера злилась, но хотя бы разговаривала. Со мной, – уточнила Сойкина. – Очень странно.

Это столкновение развеселило Катю. Поведение Жени было необъяснимо, но ее неприкрытая злоба вдруг побудила в Катином сердце какую-то шальную надежду на то, что все еще может быть хорошо.

Ноги к этому моменту изрядно устали, и вскоре девочки решили передохнуть. Место это народ звал «пятачком» – на пересечении двух самых оживленных улиц, рядом с двумя магазинами была разбита большая клумба с глазастыми цинниями, и вокруг нее четыре лавочки. На «пятачке» уже собиралась молодежь, мелькнул и куда-то пропал Маркел. Дома никому не сиделось, а здесь можно было лузгать семечки и делиться новостями, сплетничать и заигрывать. Но Кате не хотелось больших компаний, а тем более в таком виде. Каждый, кто болтал с Настеной, не упускал шанса подшутить над Катиным красным носом, и девушка не могла их в этом винить, но и выслушивать было малоприятно. Настроение, такое боевое, вдруг испортилось. Она распрощалась с Настеной и направилась к дому, чувствуя одновременно и огорчение, и злорадство.

– Ты показала себя полной дурой, – пробубнила она себе под нос, пока никого не было поблизости. – Глупый вареный рак, таскающийся по улицам в поисках…

– С кем болтаешь?

Она от неожиданности шарахнулась в сторону. На полшага позади нее шел Костя, и видимо, шел довольно давно. Руки в карманах спортивных трико, крепкие плечи в вырезах голубой майки, серьезные внимательные глаза. И черты лица, теперь не сглаженные Катиными грезами.

– Разведка доложила, ты на пятачке. Маркел, – уточнил он. – Привет.

– Привет, – и внутри у нее что-то мягко всплеснуло. – Ты что это, значит, меня искал?

– Да.

Вот так, просто и без малейшей заминки.

– Я оттуда сбежала. Все эти комментарии по поводу моего… загара, – поморщилась Катя, осторожно касаясь кончика носа пальцем. Костя поглядел понимающе:

– Мне-то ты можешь рассказать… Ты же не заснула, не ври.

И, видя ее нерешительность, пояснил:

– У тебя и коленки красные, и нос, и плечи. Вряд ли ты заснула, сгорела, перевернулась, снова заснула и снова сгорела, так что… Ты чем-то была увлечена. Или кем-то.

– Решила себя наказать, – призналась Катя, пряча глаза.

– И за что – не скажешь?

– Не хотелось бы.

– Ладно.

– Спасибо за босоножки, – спохватилась она. – Я совсем про них забыла.

– Я так и подумал, – кивнул Костя. – Не за что.

Катя вспомнила, какое отчаяние обуяло ее утром – и рассказала об этом ему, опуская, конечно, основную причину отчаяния. А потом рассказала и ту историю с разбитым зеркалом, когда она, второклассница, сидела до темноты в кресле и думала, что скажет маме в свое оправдание.

– Такая тоска. Такой инфернальный ужас. Наверное, только в детстве можно испытывать подобный ужас от какой-то чепухи…

– И как все было? Обошлось? – закусил Костя губу.

– Я ей все выложила, пока она снимала пальто в коридоре. И, знаешь, она в первую очередь спросила, не порезалась ли я. А потом сказала, чтобы я не переживала, и это зеркало было старым и никогда ей не нравилось.

Вспоминая, Катя даже улыбнулась:

– Самое забавное, что ту бумажку, на которой я писала ей записку с объяснением, она тоже нашла. Через неделю. И очень смеялась.

Костя промолчал. И вдруг, совершенно без причины, взял ее за руку.

В первый момент Катя оцепенела, внутри все сладко замерло. А потом она вспомнила про Женю, про ее заносчивый взгляд… и про то, что утром, после того, как отнес и поставил ей босоножки на окно, после всей прошлой ночи, Костя был у Жени.