В другом конце помещения он заметил толстого лысого врача в белом лабораторном халате, восседавшего за столом, заваленным разнообразными предметами, упакованными в пластиковые пакеты с застежками. Бен перевел взгляд на стену и увидел ряд дверей из нержавеющей стали, каждая размером с кухонную плиту.

Я знаю, что это за помещение.

Врач повернулся к Бену, удивленно поглядев на него.

– Ага! Проснулся. Это хорошо. Теперь ты сможешь предоставить мне точную идентификацию.

– Точную идентификацию?

– Ну да, конечно. Ты так и не пришел взглянуть на него, верно?

– Нет. Не пришел.

– Подойди-ка сюда. Я тебе кое-что покажу.

Бен встал. Он был в вечернем костюме, но без галстука. Врач взмахом руки подозвал его к столу и показал несколько почерневших предметов, лежавших на большой салфетке: золотое кольцо, часы, пару обугленных ботинок.

– Ты узнаешь эти предметы, Бенджамин?

– Да.

– Они принадлежат твоему отцу?

– Да. Именно так.

– Хочешь посмотреть на его тело?

Бен покачал головой.

– Вряд ли.

– Всего на секундочку. Взгляни на его зубы. Чтобы помочь мне.

– Я не могу… я не…

– Тебе не хочется здесь находиться, да?

– Не хочется.

– Это нормально. Никому не хочется.

Патологоанатом подошел к одной из стальных дверей и открыл ее. Бен почувствовал, как его обдало ледяным ветерком из морозильника. Врач протянул руку и вытянул выдвижной стальной поддон. Тело было накрыто синей простыней, из-под которой торчали изуродованные ступни. Пальцы на ногах почти исчезли. Там едва хватило места, чтобы повесить бирку с номером.

– Хочешь осмотреть все тело или только лицо?

– Лицо, – ответил Бен. Патологоанатом потянулся к изголовью поддона и отдернул простыню. Бен собрался с духом, словно готовился отразить удар.

Голова отца представляла собой сплошные сплавленные уголья. Ничего, кроме обугленных костей. Остались какие-то волоски, но лицо у старика полностью выгорело. Более-менее уцелели лишь зубы, среди которых выделялся один сверкающий белый резец – стоматологический имплантат, – пристроившийся между пожелтевшими от никотина соседями.

– Ну что? – спросил патологоанатом.

– Накрывайте обратно.

Врач внял просьбе Бена.

– Это он?

– Конечно, он.

– Он погиб практически мгновенно во время пожара. В состоянии сильного опьянения выронил горящую сигарету… Скорее всего, почти не мучился, если это имеет значение.

– Никакого.

– Как ты себя чувствуешь?

– Не знаю.

– Это нормально. Нормально радоваться. Ты ведь сейчас радуешься, так?

– Не надо говорить за других.

– Он же никудышный был, сам знаешь.

– Да. Знаю.

– Помнишь лодку, которой он обзавелся после развода? Эту его дурацкую лодку?

– Да.

– А помнишь те «рыбалки»? Ты слезно умолял маму, чтобы она поменялась дежурствами и тебе бы не пришлось на них ездить. Он отсылал тебя кататься на жутком белом прогулочном катере, чтобы ты жарился на солнце, а сам одну за другой швырял пустые пивные банки в залив Холстед. Старик вряд ли даже крючок в воду опускал.

– Он ни разу ничего не поймал.

– И он всегда прихватывал с собой кого-нибудь из своих сомнительных дружков, помнишь? Всяких нариков-торчков и разведенных мужичков, которые после одиннадцати утра только тем и занимались, что нажирались в хлам в «Лорде Флетчере». Эту забегаловку ты ненавидел не меньше лодки, верно?

– Верно. Ненавидел.

– Радоваться – это нормально, Бенджамин. Ты сам выстроил свою жизнь, хотя он для тебя палец о палец не ударил. Сам заработал себе на образование. Нашел работу. Женился. И заслуга в этом лишь твоя и матери. От него ты ничего не хотел и ничего у него не просил. А он постоянно требовал, чтобы ты его навещал. В той его загаженной квартирке в Маунде. Нормально радоваться тому, что все кончилось: что он убрался у тебя с дороги, что знаешь – теперь наконец можно зажить своей жизнью. Ты ведь поэтому не удосужился ни приехать взглянуть на его тело, ни пойти на панихиду и похороны, верно? Бьюсь об заклад, ты ждал, когда он умрет.

Бен заплакал.

– Да.

– Ты надеялся, что он умрет?

– Да.

– У тебя гора с плеч свалилась, когда ты узнал о его смерти, так ведь?

– Да.

– Все нормально. Это совершенно естественно.

– Нет, не естественно.

– Ты обожаешь скорбеть, прямо как корова щипать травку, Бенджамин. У тебя внутри целые полости для скорби и ярости, так ведь?

– Так.

– А вот скажи мне: что бы ты делал с этими полостями, если бы они опустели? Неужели ты не устал все туда совать и хранить вечно?

Патологоанатом схватил скальпель.

– Что вы делаете? – спросил его Бен.

– Давай-ка чуть-чуть очистим эти полости.

– Уйдите от меня…

– Давай посмотрим, можно ли удалить у тебя всю эту печаль.

Патологоанатом занес сверкающую сталь над животом Бена и вонзил острие ему в желудок. Боли не последовало, лишь огромное облегчение. Все обмякло. Челюсть у него отвисла. Мышцы расслабились. Он выдохнул так, словно делал это впервые.

* * *

Бен очнулся в норе Фермоны. На полу, примерно в метре от себя, он заметил почерневший бугорок. Он потянулся к нему. Это оказалось кольцо. Кольцо его отца, полученное в выпускном классе школы, все еще покрытое сажей. Бен стер с него грязь, и исцарапанная бронза тускло замерцала в свете факела. Он надел кольцо на безымянный палец правой руки и тут услышал, как заслонка в двери открылась и захлопнулась.

– Тс-с-с!

– Кто там? – спросил Бен.

– Это я, Урод.

– Краб?

– Ш-ш-ш-ш!

– Как ты меня нашел?

– Мне на автозаправке подсказали. Как еще, ты думаешь, я тебя нашел, недоумок? Рыскал тут везде.

– Целую неделю?

– Э-э, наверное, я несколько раз дал кругаля, – признался Краб. – Там, на берегу, масса рыбных кусочков.

– И ты позволил мне париться тут целую неделю?

– Но я же вернулся, да? Кончай ныть. Ты бы видел других ребят, на которых я наткнулся. По сравнению с ними ты прямо пышешь здоровьем. Да, я на берегу кое-что твое нашел…