довольно сурово, позже открылась ей с другой стороны, оказавшись общительной, веселой и справедливой. Она много требовала, но сама делала едва не в два раза больше.

Добрыня вообще был рубаха-парень, хотя границ не нарушал, и Снежана совершенно четко чувствовала, что не интересует его ни в каком ином качестве, кроме как напарница. Он ее так и называл – напарница, если не обращался по имени.

Когда Кущин позвонил и просительным тоном рассказал о новом деле и большой загрузке, Снежана, кайфовавшая до этого момента на диване в наушниках, даже не подумала, что может отказаться и заявить, что у нее вполне заслуженный отпуск.

– Да не вопрос, – тут же согласилась она. – Кидай установочные, завтра и стартану.

– Ты только смотри не переиграй там, – предупредил Добрыня. – Имеем дело с хорошо организованной структурой, там даже не сразу поймешь, кто кого и как вербует, так что будь осторожна, старайся в контакт не вступать, просто наблюдай и фиксируй, где бывает, с кем видится.

– Ну, поучи меня еще! – фыркнула обиженная Калинкина, уже считавшая себя довольно неплохим спецом по сектантам и их жизни.

– И поучу, – наставительно произнес Кущин. – У всех, кто работает недолго, возникает ощущение, будто они уже все про все знают, их-то не обведешь, не заболтаешь. Но поверь – оглянуться не успеешь, как уже сама денежки очередному богу Кузе тащишь. Голову всякий раз чистить надо, напарница. Я потому и говорю – ты еще мало опыта имеешь, хоть и стараешься, поэтому не лезь в базар, не вывезешь. Со стороны наблюдай – и все, больше нам пока и не требуется.

Снежана молчала. Она понимала, что Добрыня прав, но признавать это вот так, с ходу, было обидно. Она и на прежней работе считалась неплохим опером, правда, не умела держать язык за зубами и совершенно не понимала всех подковерных игр, в которые ее пытались втянуть коллеги. Она запросто могла сказать дураку, что он дурак, не глядя на количество звезд на погонах, или отказаться плести интриги против кого-то, потому что считала это неправильным. В этом она была очень похожа на своего отца, ушедшего на пенсию в звании полковника и всю жизнь отдавшего службе в полиции.

Он растил ее один с пятилетнего возраста, так сложилась их жизнь. Мать Снежаны в один день просто собрала вещи и ушла, не оставив записки, не позвонив мужу, даже не поцеловав дочь на прощание. Просто подхватила чемодан, открыла входную дверь и тут же захлопнула ее за своей спиной. Маленькая Снежана осталась одна в квартире и просидела на полу в коридоре до возвращения отца.

Тот не сразу понял, в чем дело, рассердился, что ребенок сидит на полу в тонком платьице, подхватил Снежану на руки и пошел в комнату, на ходу спрашивая:

– А мама в магазин ушла?

Снежана помотала головой – она не знала, куда ушла мама, но это не мог быть магазин, потому что туда не ходят с чемоданом. С чемоданом ездят к бабушке в другой город или на море летом. Но сейчас была зима, мама надела шубку…

Все это она и изложила отцу, как могла, не выговаривая букву «р» и запинаясь. Константин Викторович выслушал дочь, поставил ее на пол, поправил платье и попросил:

– Снежа, ты пока посиди тут, я сейчас… – и быстрыми шагами вышел из комнаты, тоже оставив Снежану одну.

Это ощущение полного одиночества потом долго преследовало маленькую Снежану. Она поднимала крик, если отец уходил утром на работу, когда она болела и оставалась с няней, и женщине с большим трудом удавалось успокоить рыдающую девочку.

Снежана боялась, что папа тоже уйдет и не вернется. Иногда ее брала с собой на работу тетка, младшая сестра отца, работавшая гримером в театре, и вот там Снежана чувствовала себя очень хорошо. Жаль, что тетя не могла посвящать ей больше времени.

Няня научила Снежану рисовать, вернее, заметила, что у девочки явно есть способности, а потому начала сперва потихоньку развивать их сама, а затем уговорила Константина Викторовича отдать девочку в художественную школу. Снежана училась с удовольствием, ее работы часто брали на выставки, а преподаватели наперебой советовали подавать документы в любой из художественных вузов и не бояться конкурса.

Но у Снежаны были свои планы. Художественную школу она окончила как дань благодарности и уважения няне, но красный диплом сунула в антресоли сразу в день его получения. Поступать она собиралась в Университет МВД и даже отцу об этом не говорила, потому что не хотела, чтобы он, не дай бог, попробовал ей помочь.

«Если меня туда возьмут, то только благодаря моим способностям, как в художку, – сцепив зубы, думала Снежана, отжимаясь от пола в запертой комнате или подтягиваясь на турнике в соседнем дворе, чтобы не увидел отец. – Если провалю экзамены, значит, это не мое. Но я их не провалю, вот ни за что».

И она действительно ничего не провалила, получив почти везде максимально возможный балл. Отец, которого она в буквальном смысле водила за нос последние полгода, рассказывая, что готовится в историко-архивный институт, был шокирован и одновременно обрадован заявлением дочери о зачислении.

– А как же историко-архивный? – не совсем логично спросил он, глядя на раскрасневшуюся от удовольствия Снежану, заскочившую к нему с новостью прямо на работу.

– Ну, папусик! Какой архивный, ну ты чего? Где я – и где те архивы? Я ж им там всех мышей распугаю! – смеялась дочь. – Я опером буду, как ты.

– А других специальностей нет?

– Нет! – радостно подтвердила она. – Буду продолжать династию.

Вечером подполковник Калинкин пришел домой с большим букетом роз и бутылкой шампанского.

– Ого! – многозначительно протянула дочь, принимая все это из его рук. – Мы будем праздновать?

– Обязательно! – подтвердил отец, пристраивая форменную фуражку на вешалку. – Правда, тебя сперва для порядка следовало бы выпороть, но ладно, признаю – ты молодец.

– Что, кто-то позвонил? – уткнувшись носом в гущу букета, спросила Снежана.

– Как тебе удалось председателя приемной комиссии уговорить молчать?

– Папусик, дядя Игорь долго упирался, хотел даже, вот как ты, выпороть, но потом передумал, – рассмеялась Снежана, довольно легко подбившая старого друга отца ничего тому не рассказывать до объявления результатов.

– Сговорились, значит? Он мне позвонил сегодня, сказал, что ты одна из лучших была. Ну что сказать? Надеюсь, ты выбрала правильно и жалеть не станешь.

– Чего вдруг? – отозвалась дочь, аккуратно подрезая длинные стебли роз и по одной отправляя их в большую вазу.

– Да странно это… Рисовала-рисовала, и вдруг – на тебе!

– Рисовать ничего не мешает курсанту Университета МВД. Да и