Рассматривать на глазах охранника план больницы Константин-старший не стал. Сам разберется. Прошел по центральной аллее и вскоре увидел семиэтажный корпус с огромной цифрой «2» на фасаде. Официальный вход выглядел неприступным, за стеклом маячили фигуры двух цепных псов в форме ЧОПа. Идти против них напролом отец не решился. Взялся обходить длинное здание по периметру и очень скоро наткнулся на неприметную дверку, возле которой курили двое в мятых больничных халатах.

Хмуро взглянул, буркнул:

— Режим нарушаем?

Тот курильщик, что помоложе, спрятал папироску за спину. Второй нахально отозвался:

— А мы сердечники. Нам доктор сказал постепенно бросать.

«Роль строгого врача мне, кажется, удается», — усмехнулся про себя Константин.

Рванул дверцу, вошел внутрь, попал в пустой и темный коридор. Здесь омерзительно воняло столовой и хлоркой.

Торопливо дошагал до холла, увидел лифт, вызвал, вошел. Нажал кнопку седьмого этажа. Снова вспомнилась юность, как пробирался ночами к девчонкам в общагу. Мать ворчала, боялась, что «деревенщину» в дом приведет. В итоге сын выбрал породистую. Прописка у нее в Москве имелась, а вот здорового ребенка родить не смогла. И полюбить больного — тоже.

«Ричард и то больше Костика понимал».

Раздобыть кипятка, заварить чаю. Просто посидеть рядом. Вспомнить. Поговорить.

Когда Константин-старший тихонько растворил дверь в семьсот четвертую палату, американец спал. Плечо и щека перевязаны, но лицо безмятежное. Что-то хорошее ему снилось — явно не расстрел в парке.

— Дик. — Отец осторожно потряс больного за плечо.

Саймон вскрикнул. Увидел, узнал. Отшатнулся. Глаза панические, почти безумные.

— Ты чего? — удивился Константин.

— Как вы сюда попали? — разом побелевшими губами выговорил американец.

— Отделение не заперто. Медсестра спит, — улыбнулся отец.

— Но это… это. — Американец забился в самый дальний угол кровати. — Это незаконное вторжение!

— Чего ты несешь? — Константин-старший продолжал благодушествовать. — Я тебя навестить пришел.

— Ночью? — визгливо произнес Дик. И заорал неистово: — Помогите!

Константин опешил: парень хочет, чтобы сюда вся охрана сбежалась?

И сделал самое разумное, что в голову пришло — зажал американцу рот. Видно, задел раненую щеку — тот поморщился, на глазах показались слезы.

Отец слегка вывернул живописцу кисть, дохнул в ухо:

— Не сходи с ума. Давай просто поговорим.

И чуть отнял ладонь от Дикова рта. Взволнованно произнес:

— Костик, когда умирал… успел сказать что-нибудь?

Американец взглянул с ужасом. Залепетал бессвязно:

— Я не знаю. Не слышал. Я не виноват.

— Да кто тебя в чем обвиняет?!

— Мне никто не платил! — продолжал истерить американец. — Я вообще ни о чем не догадывался!!!

Константин нахмурился. Хотя и пытался забыть незнакомца-провокатора, но кое-что в голове засело.

— Ты что, правда этому подростку звонил?

— Нет!

Но глаза мечутся в страхе.

Отец нахмурился:

— Ты звонил. Зачем?

— Леня иногда ходил ко мне на занятия. Я хотел позвать его…

— Он тоже посещал Центр реабилитации?

— Это… это было неофициально…

«Какой-то бред». — Константин откровенно растерялся.

Может, незнакомец прав? И Ричард, прекрасный педагог и добрейший человек, банально продал своих подопечных?!

С чего бы иначе ему в такую панику впадать?

— Сколько тебе сребреников заплатили, Иуда?

Что российской зарплаты дома инвалидов американцу не хватает, всегда было видно. В чиненых рубашках ходил, стригся раз в полгода. Неужели устал от нищеты настолько, чтоб убить детей — практически своими руками?!

Константин — ошалевший, сам почти убитый — машинально выпустил кисть американца. И тот взорвался новым воплем:

— Help!!![10]

Отец — ради сына и вместе с ним — занимался самбо. Реакция была отменная — куда худощавому педагогу тягаться! Мгновенный захват за шею, второй рукой снова зажать рот… Палата на отшибе, медсестра, видно, спит крепко.

Ричард отчаянно вырывался. Откуда только силы взялись — с раненым плечом? Или нет никакой раны? Пуля, больница — все цирк, подстава?!

Константин хотел просто как следует напугать и задать пару вопросов. Но субтильный господин Саймон непонятным образом извернулся и сумел лягнуть его в солнечное сплетение.

Отец охнул — и в ярости долбанул американскую голову о железные прутья кровати. Ричард сразу обмяк, упал на койку, глаза закатились.

Константин слегка потрепал его по щеке:

— Эй, Рич?

Изо рта иностранца потекла струйка крови.

Отец прижал палец к сонной артерии — пульс несколько раз дрогнул и исчез. На губах Саймона показались пузыри.

«Дьявол! Что я натворил?!»

Накатили раскаяние и страх.

В палату никто не бежит — медсестра на сестринском посту, похоже, ничего не услышала. Здесь его никто не видел. Но охранник? Курильщики? Несколько видеокамер? Константин и не думал от них закрываться. Шансов, пожалуй, нет.

Лицо у Ричарда — обиженное, жалкое.

И никаких на самом деле доказательств, что он подставил детей под пули.

А вот его — взрослого, но пьяного и убитого стрессом мужика — грамотно накрутили и развели, словно лопуха.

«Я стал убийцей».

Все, каяться поздно. Не жалей себя и не паникуй. Действуй здраво и трезво.

Константин перевернул американца набок — лицом от входа, закутал в одеяло. Отпечатки стирать не стал. Он понимал: его все равно вычислят.

Надо проститься со свободой красиво. Немедленно в такси, заехать домой — взять заграничный паспорт — и прямиком в аэропорт. Улететь ночным рейсом в любую страну — и пожить хотя бы несколько дней полной жизнью. Без решеток на окнах и без постылых дочки с женой. Да и любимого сына в гробу ему тоже видеть не хотелось.

* * *

В восемь вечера у Федора была назначена индивидуальная тренировка, и куда-то пристроить Ярика опять не получалось.

Занятия в Центре реабилитации приостановили.

А надежды на матушку не оправдались.

В тот же день, когда Ярик сбежал из дома, Федор уговорил родительницу подшиться. Та чувствовала себя виноватой, что проспала и не заметила, как младший исчез, поэтому согласилась. Съездили к наркологу немедленно. Но мать, как все только что бросившие, ходила злющая, раздраженная. Только заикнулся, что вечером надо с младшим опять посидеть, пригрозила: