Дома, где все напоминало о сыне, отец находиться не мог. И хлюпанье жены раздражало. С супругой прожили двадцать пять лет, видел ее до донышка, понимал: рыдает — потому что положено, но втайне очень рада. Тому, что больше не будет в их доме тяжелых дней, когда Костя часами раскачивается взад-вперед и бормочет невнятное. Что не надо морочиться с безказеиновой и безглютеновой диетой для сына. Не придется попадать в глупые ситуации. Костика ведь приучили обязательно выполнять приказы. Вот дочка и подшутит — велит, например, прямо на улице раздеться. И подросток послушно скидывает куртку, шапку, свитер, майку, штаны, трусы. А злая девчонка хохочет.

Супруга стеснялась своего странного сына. И обожала их нормальную (но объективно довольно глупенькую) дочурку. А Константин-старший, наоборот, именно в сыне видел истинного продолжателя рода. Мальчишка ведь уже в четырнадцать рисует как бог! Мультики делает на компьютере фантастически талантливые!

И как теперь жить — без него, но с двумя ограниченными, совсем обычными женщинами?! Давно не любимой женой и примитивной, недоброй дочерью?!

В баре неподалеку от дома Константина-старшего знали. Он туда часто захаживал. И сына приводил — учил не бояться толпы, шума, криков футбольных болельщиков. Иные посетители выступали: больной подросток оскорбляет, мол, глаз, и вообще — с какой стати детей приводить в питейное заведение? Но владелец бара сам после аварии без руки, поэтому за инвалидов горой. Константину-старшему выдал максимальную скидочную карту, а специально для Кости-младшего держал бумагу, акварельные краски, карандаши.

Беда с сыном и горе отца потрясли хозяина и сотрудников.

В любом другом заведении давно бы настолько пьяного выставили за дверь, но тут — опекали. Заставляли закусывать, отпаивали горячим чаем. Водку, правда, тоже перестали наливать, и Константин-старший несколько раз безуспешно пытался подняться, чтобы дойти до магазина и купить там. Но перед глазами плыло, ноги не слушались. Он снова падал на стул, ронял голову на руки. Потом наконец забылся тяжелым сном.

А когда открыл глаза — за окном уже зачернел вечер.

«Косте холодно сейчас в морге», — мелькнула мысль.

Выпить. Срочно выпить.

И тут услышал:

— Это ведь Саймон его погубил.

Поднял глаза. За его столиком сидит незнакомый тип. Хлебает кофе.

Константин-старший прошептал — говорить громко губы не слушались:

— Дик тут при чем?

Ричарда Саймона, учителя Костика по ИЗО, он уважал. Да, американец не хватал звезд с неба, но педагог и должен быть ремесленником. Немного занудой. Кто сам талантливый художник, с больными детишками возиться не будет.

А неведомый сосед пожимает плечами:

— Так мог бы детей из-под огня увести. Или хотя бы собой закрыть. А он сбежал, словно заяц.

— Н-никуда н-не сбежал, — возразил Константин. — Ч-что п-против с-снайпера с-сделаешь?

— Не снайпера, а подростка, — хмыкнул собеседник. — И у тех, кто защитить пытается, пули в груди. А этому оба раза в спину попали. Когда тикал.

— Не в с-спину. В п-плечо.

— Ты больше телевизор смотри! И пропаганде верь. Специально все делают — чтобы скандала не было. Американец, с инвалидами работал, поэтому его и покрывают. А на самом деле — он тут гораздо глубже замешан.

— Как? — опешил Константин-старший.

— Давно бы мог сам все узнать. А ты водку лакаешь, нюни распустил, — презрительно укорил любитель кофе. — А убийца твоего Костика из больнички скоро выйдет и в Майами улетит. Под солнцем валяться, девок щупать.

— Да с чего он-то убийца?!

— Да с того. — Мужчина понизил голос. — Роберт твой тому парню, который стрелял, за десять минут до урока звонил. И детей специально посадил на открытом месте — прямо на линии огня.

— Зачем?

— Затем, что ненавидят нас американцы. И чистенькими выходить умеют. Сам ни при чем, а трое погибли.

Допил залпом кофе, молвил сурово:

— Короче, сорок вторая больница, второй корпус, седьмой этаж, палата семь ноль четыре. Решай, конечно, сам, но завтра к нему охрану приставят. Так легко уже не подступишься.

Швырнул на стол тысячную купюру — и как не было.

К столику немедленно подскочил владелец бара. Ласково произнес:

— Константин, вам получше чуть-чуть? Может, домой пойдете?

— Да. Пойду.

Отец тяжело поднялся.

Дал довести себя до гардероба. Одеть. Но ехать на такси отказался категорически. До дома два шага. Он почти в полном порядке. А еще по пути надо купить водки. И хорошенько обдумать все, что говорил незнакомец.

Римма

Нурлан вымотал меня так, что в сон провалилась, будто в теплое море.

Пробудилась в три часа дня.

Полицейского в квартире не было. О грехопадении напоминали лишь смятая постель и кремовые розочки на его торте.

Терзать себя раскаянием я не стала — наоборот, начала искать плюсы. И нашла целых три.

— Я получила удовольствие.

— Отомстила вероломному Синичкину.

— К тому же у меня теперь свой человек в полиции.

Непросто добывать информацию через постель — но совместить полезное с приятным. Что может быть лучше?!

Я встала, отрезала огромный кусок от Нурланова торта и немедленно его схомячила — безо всяких даже чаев-кофеев. Потом снова завалилась под одеяло и задумалась, что делать дальше.

Расчетный час в моем отеле давно миновал, на сегодняшний самолет в Москву я тоже не успею. Да мне и не хотелось туда лететь.

В памяти немедленно всплыли черные глаза, смуглое лицо, сильное тело, что вдавило меня в постель.

У меня имеется довольно богатый опыт делового общения с полицейскими из небольших городов. Паша несколько раз отправлял в командировки — Рошаль, Дмитров, Иваново. И тамошние представители силовых структур, когда к ним обращалась столичная штучка, постоянно распускали хвост, строили из себя крутых шерифов, говорили красиво, но не по делу или напускали туману. Я просто костьми ложилась, чтобы выведать у местных Пинкертонов хотя бы крохи информации. А им какое-то садистское удовольствие доставляло скрывать от московской сыщицы даже самые очевидные вещи.

И со всеми ними не переспать хотелось, а по щекам надавать.

То ли дело Нурлан! Джентльмен, обаяшка. Накормил, обогрел, лекарства принес. Да еще всеми деталями расследования честно делился — еще до секса. Без экивоков и блеянья про служебную тайну.

А уж после всего, что между нами было, точно поможет мне узнать, кто все-таки погубил несчастную балерину.

Я считала себя виновной в гибели Ольги.