можешь быть человеком, чья персона крайне интересовала моего покойного брата, настоящим автором “Пяти Ремонстраций”, а не просто рядовым последователем культа. Более того, чтобы скрыть свое авторство, ты ведешь себя не так, как вел бы себя религиозный консерватор, коим должен являться автор. Если это не так, то то, что ты декларируешь, не соответствует твоей собственной природе, и ты делаешь все это для того, чтобы приобрести себе последователей, которых не заслуживаешь.

– Не стану оскорблять твою разведку, отрицая то, что тебе известно, – ответил Халея Коте. Он стоял очень прямо, как и надлежит стоять солдату перед военным трибуналом.

– Теперь что касается “Пяти Ремонстраций”, – продолжал Букка. – Я полностью согласен с первой. Духовный мир должен быть отделен от светской власти, и начиная с этого самого дня так оно и будет. Что касается второй ремонстрации, я соглашусь, что практики коллективных богослужений чужды для нас, и им тоже будет положен конец. А вот дальше все становится немного сложнее. Связь между аскезой и содомией не доказана, равно как и связь подобной практики и целибата. Помимо всего прочего, это форма получения удовольствия любима в Биснаге многими, и я не готов давать рекомендации, какие формы получения удовольствия приемлемы, а какие вне закона. Дальше ты требуешь, чтобы мы отказались от любых военных кампаний. Я понимаю, что ты, как многие закалившиеся в боях солдаты, ненавидишь войну, но ты должен признать в свою очередь, что, когда этого потребуют интересы империи, мы тут же пойдем в бой. И наконец, твоя пятая ремонстрация, направленная против искусства, – ее создал полнейший обыватель. При моем дворе будут поэзия и музыка, и я также буду возводить прекрасные здания. Искусства не есть легкомыслие, и богам об этом отлично известно. Искусства важны, чтобы общество было здоровым и процветающим. В “Натьяшастре” сам Индра говорит, что театр – сакральное пространство.

– Ваше Величество, – начал Халея Коте с официального обращения к своему прошлому собутыльнику, – дадите ли вы мне время, чтобы я мог все объяснить и нижайше попросить о помиловании?

– Не надо тебе ни о чем просить, – отвечал Букка. – Два из пяти не так уж и плохи.

Халея Коте испытывал сильные смешанные чувства, облегчение пополам с непониманием – он почесал затылок, потряс головой, слегка пожал плечами, так что со стороны казалось, будто его одолевают блохи, что, однако, могло быть и правдой. Наконец он спросил:

– Почему вы вызвали меня в суд, Ваше Величество?

– Раньше этим утром, – рассказал ему Букка, – я оказал гостеприимство нашему великому и мудрому святому, Видьясагару, Океану Учености, и сообщил ему, что его главный, но пока не дописанный труд, исследование Шестнадцати Философских Систем, по имеющимся у меня сведениям, является особо выдающейся и блестящей работой, и что будет трагедией, если он останется незавершенным из-за того, что мудрец будет отвлекаться на работу при дворе. Я позволил себе упомянуть и о том, что астрология – не то, к чему я питаю слабость, так что в ежеутренних ознакомлениях с гороскопом, на которых настаивал мой брат, больше нет необходимости. Должен сказать, что в целом он воспринял это очень хорошо. Этот человек – средоточие неизмеримой благодати, и когда он испустил единственное бессловесное восклицание “Ха!”, столь громкое, что испугались лошади в конюшнях, я понял, что это – часть его высшей духовной практики, контролируемый выдох, которым он изгнал из тела все, что стало более ненужным. Отпущение. После этого он ушел, и я предполагаю, отправился в свою первую пещеру, которую так давно оставил, рядом с территорией комплекса Манданы, чтобы начать девяностооднодневный цикл медитации и духовного обновления.

Я знаю, что мы все будем благодарны ему за плоды его дисциплинированного служения и за то, что дух его переродится в еще более щедром воплощении. Он – величайший из нас.

– Ты уволил его, – решился подвести итог Халея Коте.

– Это правда, и у меня при дворе есть вакансия, – заявил Букка. – Я не могу заменить Видьясагара каким-то одним советником, ведь это человек, который превосходит любого из живущих. А потому я предлагаю тебе две пятых его обязанностей, а именно быть советником по политическим вопросам. Я найду кого-то еще, кто будет отвечать за другие две пятых, то есть социальную жизнь и искусство – ты слишком невежественен и фанатичен, чтобы иметь дело с этими вещами. Что касается войны и того, когда она оказывается необходима, эти вопросы я буду решать лично.

– Впредь я постараюсь быть менее невежественным и фанатичным, – отвечал Халея Коте.

– Хорошо, – отозвался Букка Райя I, – посмотрим, как у тебя получится.

В великой вновь обретенной книге Пампы Кампаны, “Джаяпараджая”, которая с одинаковой точностью и скепсисом рассматривает и Победу, и Поражение, имя советника, выбранного Буккой для помощи в социальных делах и области искусства, звучит как “Гангадеви”; об этой женщине говорится, что она поэт и “супруга сына Букки Кумара Кампаны”, а также автор эпической поэмы “Мадураи Виджаям”, “Падение Мадураи”. Скромный автор данного (при том в полной мере производного) текста берет на себя риск предположить, что то, что мы здесь видим, представляет собой некоторую уловку со стороны бессмертной Пампы – почти бессмертной при физической жизни и навеки бессмертной в своих словах. Нам уже известно, что “Гангадеви” – имя, используя которое Видьясагар обращался к бессловесному ребенку, появившемуся у него после огненной трагедии, “Кампана” же, бесспорно, имя, которое навсегда ассоциируется с самой Пампой. Что касается “супруги сына Букки” – что ж! Такое было бы просто невозможно, ни морально, ни физически, ведь Пампе Кампане еще предстояло вскорости стать матерью трех сыновей Букки – да! На этот раз все до единого мальчики! – а потому эти сыновья еще не были рождены во время похода на Мадураи; да даже если они и были бы рождены, выйти за кого-то из них замуж было бы невозможно и оскорбительно для любой женщины. А потому мы должны прийти к заключению, что “Кумара Кампаны” никогда не существовало и что “Гангадеви” и Пампа Кампана – одно и то же лицо, то есть что сама Пампа и есть автор “Мадураи Виджаям” и что ее великая скромность и нежелание искать признания для себя самой стали причиной создания этой эфемерной завесы вымысла, сорвать которую не представляет никакого труда. Тем не менее мы можем прийти к дальнейшим выводам о том, что эфемерность этой завесы указывает на то, что на самом деле Пампа Кампана хотела, чтобы ее будущие читатели не оставили от нее и клочка; это свидетельствует о том, что она хотела создать