даровать мне столь же долгую жизнь, чтобы я мог противостоять твоим нездоровым идеям, пока мы оба будем живы.

Вот так Пампа Кампана и Видьясагар сделались, говоря одним словом, врагами.

А вот какой была “еще одна идея” Пампы Кампаны: вывести эротическое искусство за пределы религиозного контекста, исключительно в рамках которого оно рассматривалось до этого времени, и отказаться от необходимости оправдывать его обращением к древним текстам, будь то тантрическая традиция, “Камасутра” или Упанишады, индуизм, буддизм или джайнизм, отделить его от высоких философских и мистических концептов и превратить в ежедневное торжество жизни. Букка, царь, веривший в принцип удовольствий, полностью ее поддержал, и в следующие месяцы и годы скульптурные изображения девадаси и их партнеров-мужчин начали появляться на стенах жилых кварталов, за стойками бара в “Кешью” и других подобных заведениях, снаружи и внутри торговых павильонов на базаре, короче говоря, повсюду.

Она отыскала и обучила новое поколение женщин-резчиц по дереву и женщин-каменщиц, поскольку большинство жилых построек в Биснаге, включая значительную часть царского дворца, были построены из дерева, а еще потому, что женщины имеют более сложные и интересные представления об эротике, чем мужчины. За те годы, пока рождались ее сыновья и они с Буккой наслаждались друг другом – она никогда так не наслаждалась временем, проведенным с Хуккой, – она намеревалась превратить Биснагу из придуманного Видьясагаром пуританского мира, в правильности которого он убедил и Хукку, в место, полное смеха, счастья, а также частых и разнообразных сексуальных утех. Этот план стал своего рода продолжением ее личного недавно обретенного счастья – оно позволило ей отправить Доминго Нуниша в царство памяти, а не боли, – которое она предоставляла всем жителям в качестве подарка. Вероятно также, что этот план был не так уж невинен, а являлся своеобразной местью и был осуществлен исключительно потому, что не нравился великому подвижнику – тому подвижнику, что некогда был монахом, который вел себя в пещере в Мандане совсем не столь по-монашески, как заставил всех верить.

Не кто иной как Халея Коте явился к Букке, чтобы предостеречь, что этот план может стать самострельным.

– Особенность идеи создать жизнь, полную удовольствий, – внушал старый солдат царю во время прогулки по приватным зеленым тоннелям дворцового сада, – состоит в том, что она не работает сверху вниз. Люди не хотят получать удовольствие из-за того, что так им велела царица, и не хотят делать это тогда, где и как предпочитает она.

– Но она же не говорит им напрямую, что делать, – не соглашался Букка, – она просто создает стимулирующую атмосферу.

Она хочет быть для них вдохновением.

– Есть пожилые женщины, – указал ему Халея, – которые не хотят, чтобы стены над их кроватью были увешены деревянными тройничками. Есть жены, которым сложно из-за того, что их мужья слишком долго и внимательно разглядывают эти новые скульптуры, есть мужья, которые гадают, возбуждают ли их жен деревянные мужчины или, наоборот, деревянные женщины на этих рельефах и фризах. Есть родители, которым сложно объяснять детям, что именно происходит на этих рельефах. Есть печальные недотепы и одинокие сердца, которым становится еще печальнее и еще более одиноко от изображений того, как получают удовольствие другие люди. Даже Чандрашекхар (так звали бармена в “Кешью”) говорит, что лично он чувствует собственную несостоятельность, каждый день глядя на это совершенство красоты и техничности, ведь какой нормальный парень способен достичь таких гимнастических высот. Так что сам видишь. Тут все сложно.

– Чандра так говорит?

– Да.

– Как неблагодарны люди, – размышлял Букка. – Они находят сложности в том, что им просто предлагают красоту, искусство и радость для всех.

– То, что для одного – произведение искусства, для другого – грязный рисунок, – продолжал Халея Коте. – В Биснаге все еще много последователей Видьясагара, а тебе известно, что он говорит о резьбе, которая сейчас расползается по храмам и заполоняет городские улицы.

– “Расползается!” “Заполоняет!” Мы что, о тараканах говорим?

– Да, – настаивал Халея Коте, – именно эти слова он использует. Он призывает людей положить конец этому нашествию и истребить грязных тараканов, трахающихся в дереве и камне. Несколько новых скульптур уже были повреждены.

– Ясно, – согласился Букка, – и что? Что ты предлагаешь?

– Это не моя вотчина, – отвечал Халея Коте, опасаясь возможного противостояния с Пампой Кампаной, – тебе нужно обсудить это с ее царским величеством. Однако… – Тут он замолчал на полуслове.

– Однако? – настаивал Букка.

– Однако может статься, что для империи будет хорошо, если проводимая ею политика будет не разобщать нас, а объединять.

– Я подумаю над этим, – пообещал царь.

– Я понимаю, – заявил он в ту же ночь Пампе Кампане в царской спальне, – что для тебя акт физической любви есть выражение духовного совершенства. Но, по всей видимости, не все смотрят на это так же.

– Какой позор, – отвечала она, – ты что, принимаешь сторону этого старого лысого жирного проходимца и идешь против меня? Это он отравляет мозги людям, не я.

– Возможно просто, что твои идеи, – ласково увещевал ее царь, – слишком прогрессивны для четырнадцатого столетия. Ты просто немного опережаешь время.

– Могущественная империя вроде нашей, – не согласилась Пампа, – как раз и есть то образование, что должно вести своих людей в будущее. Пусть повсюду вокруг будет четырнадцатое столетие. Но здесь будет пятнадцатое.

8

У Пампы Кампаны и Доминго Нуниша было три дочери, которые официально считались дочерьми Хукки Райи I: Йотшна, “лунный свет”, – это имя Пампа выбрала, чтобы закрепить претензию братьев Сангама на происхождение от Бога Луны; Зерелда, “храбрая женщина-воительница”, и Юктасри, “прекрасный капризный ребенок”. К середине правления Букки, когда они превратились во взрослых женщин хорошо за двадцать, стало ясно, что провидческий дар Пампы позволил ей точно предвидеть натуру каждой. Йотшна была спокойным ребенком и выросла меланхоличной красавицей, блистательной, как полная луна над рекой, манящей и романтичной, как встающий на востоке молодой месяц. Она родилась с заиканием, однако еще до того, как кто-то успел это заметить, Пампа Кампана нашептала ей в ухо лекарство, чтобы ни одному гнусному сплетнику даже в голову не пришло сказать “так же, как и у Доминго Нуниша”. Средняя дочь Зерелда обладала мальчишескими ухватками и порой была, вероятно, слишком жестока в своих играх с дочерьми придворных, которые не отваживались бить ее в ответ из-за ее высокого положения, а потому были вынуждены безропотно сносить побои; теперь же, став взрослой, она шокировала двор тем, что коротко стригла волосы и носила мужскую одежду. Юктасри, младшая, была самой умной девочкой в придворной школе, и ее учителя говорили Пампе Кампане, что не будь она царевной,