Софи мечтательно прижала к груди щетку, которой расчесывала волосы сестры, и задумчиво произнесла:

— Может, он говорил от всего сердца. Может, он безумно влюбился и не может представить жизни без тебя…

Ирония Софи почему-то показалась Памеле обиднее, чем неожиданный поступок Коннора. Наверное, потому что на какое-то мгновение, когда Коннор посмотрел ей в глаза и нежно поцеловал руку, ее собственное сердце поверило в его искренность.

Но потом она заметила тот дьявольский огонек в его глазах и вспомнила, что она не из тех женщин, которые могут вызвать в мужчине такую сильную страсть. Слова Коннора были насмешкой.

Она гордо выпрямилась на стуле.

— Уверяю тебя, Коннор Кинкейд любит только себя и думает о выгоде, которую получит от нашей совместной, бесчестной затеи.

— Ну, если ты не хочешь выходить за него замуж, тогда я готова стать его женой, если, конечно, он когда-нибудь меня вообще заметит, — вздохнула Софи. — Никогда еще не встречала мужчину, столь неуязвимого для моих чар. Готова поклясться, его сердце уже занято другой женщиной.

— Возможно, так оно и есть, — тихо сказала Памела, вспоминая золотой медальон, с которым он обращался очень бережно и всегда носил у сердца. — Ай!

Софи в очередной раз больно дернула ее за волосы, пытаясь соорудить прическу.

— И как это мама многие годы позволяла тебе причесывать ее! Удивительно, что она не потеряла при этом все свои волосы:

— Мама так не дергалась, да и волосы у нее были гораздо послушнее твоих, — парировала Софи, втыкая в волосы сестры еще одну шпильку. — И напрасно ты жалуешься! В конце концов, тебя ждет отличный ужин, в то время как мне придется изнывать здесь в тоске и одиночестве.

Хотя Софи сказала это так, словно ей предстояло провести вечер в холодном каземате, на самом деле им были отведены весьма уютные и просторные покои с гостиной, спальней и туалетной комнатой. По правде говоря, это Памела завидовала сестре — сейчас ей больше всего на свете хотелось свернуться клубочком на кровати с пологом и с головой укрыться одеялом.

— Если ты не перестанешь ныть, — сказала Памела сестре, — я разжалую тебя в посудомойки, и тогда тебе придется глодать куриные кости на кухне.

Софи не отреагировала на шутку сестры и даже не улыбнулась. Памела вздохнула и повернулась к ней лицом.

— Дорогая, мне тоже все это не нравится. Если бы я знала, что мы останемся здесь надолго, я бы представила им тебя своей сестрой, а не служанкой. Я знаю, тебе нелегко играть эту роль, но, по крайней мере, я знаю, что со мной ты в безопасности. Обещаю сказать, кто ты такая на самом деле, как только… — она запнулась, желая защитить сестру от ужасной правды о причине смерти их матери, — как только представится удобный случай.

Софи все еще продолжала дуться на сестру, несмотря на все старания Памелы.

— Ты хотя бы могла сказать, что я француженка, а не просто служанка! — негодующе фыркнула Софи.

— Знаешь, некоторые леди имеют обыкновение… бить своих служанок, чтобы поднять им настроение, — лукаво улыбнулась Памела.

Софи вздернула подбородок и сердито фыркнула, но все же закончила причесывать сестру и торжествующе воскликнула по-французски, отступив на шаг назад:

— Вуаля! Готово!

Коснувшись рукой прически, Памела не могла не признать, что сестра сотворила чудо, имея в своем распоряжении минимум средств. Она вплела в волосы Памелы одну из своих алых лент и завернула их греческим узлом на шее. Чтобы прическа не выглядела слишком строгой, она выпустила несколько локонов по обеим сторонам лица.

Памела с удовлетворением разглядывала свое отражение в зеркале. Пусть она бледна, а глаза слишком ярко горят, зато волосы уложены безупречно.

Теперь ей оставалось лишь спуститься в столовую и предстать перед своим вероломным женихом и, может быть, увидеть злодея, готового убрать его с дороги.

Коннор беспокойно ходил в своей комнате из угла в угол, ожидая, когда позовут к ужину. Половину просторной спальни занимала огромная кровать с четырьмя столбиками по углам и большим бархатным балдахином. Одна эта кровать была больше некоторых тюремных камер, где довелось побывать Коннору, и все же ему казалось, что в спальне слишком тесно.

Каждый раз, когда правосудие отправляло его в тюрьму, он, по крайней мере, знал, что оттуда можно сбежать. Коннор машинально запустил руку за ворот и потер старые шрамы от веревки палача.

Он слишком много лет провел на воле, свободно бродя по горам и болотам, и не мог хорошо чувствовать себя взаперти. Ему буквально не хватало воздуха в этой просторной спальне, идеальной для уважающего себя джентльмена. Стены были окрашены в теплый бордовый цвет и обиты по низу панелями из вишневого дерева. Вся мебель в основном была сделана из красного дерева. Перед камином, отделанным черным мрамором, стояли два обитых бежевой кожей кресла.

В воздухе стояли устойчивые запахи кожи и дерева, нигде не было ни пылинки. Создавалось впечатление, что эта комната всегда ждала его.

Нет, не его, конечно, а настоящего сына герцога.

Когда старый герцог коснулся щеки Коннора и посмотрел на него так, словно он был послан ему Всевышним, он должен был возликовать, но вместо этого почувствовал острую жалость и… угрызения совести. В эту минуту он готов был отдать все на свете, только бы оказаться снова в горах Шотландии, верхом на коне, где-нибудь в вересковых пустошах…

Члены его клана однажды точно так же смотрели на него, словно он мог осуществить их мечты о воссоединении клана Кинкейдов. Почти десять лет они были с ним рядом. Они были ему ближе братьев, узы верности связывали их крепче кровных уз. Но постепенно Коннор стал понимать, что ведет их прямо в петлю палача. Поэтому пять лет назад, одним туманным утром, он сел на коня и ускакал прочь от своих людей и от несбыточных мечтаний.

Коннор подошел к окну, выходившему в сад, чтобы вдохнуть живительный воздух. Ухватившись обеими руками за створки окна, он попытался распахнуть их, но тщетно — все было покрыто толстым слоем белой краски. Очевидно, окно только недавно покрасили.

Мысленно кляня недобросовестного маляра, Коннор огляделся в поисках чего-нибудь подходящего, для того чтобы разлепить раму и створки. Подойдя к камину, он взял кочергу и вернулся к окну. Ему почти удалось высвободить одну створку, когда кочерга вдруг выскользнула из его вспотевших рук и разбила нижнюю часть оконного стекла. Осколки со звоном посыпались на мощеную дорожку под окном. В оконный проем ворвался прохладный вечерний воздух. Коннор чертыхнулся, в ужасе глядя на разбитое окно.

— Кочергой не окна открывают, а огонь в камине поправляют, — раздался за его спиной насмешливый голос.

Коннор обернулся — у порога стоял улыбающийся Броуди. В штанах до колена, белых чулках и туфлях с пряжками он выглядел скорее школьником-переростком, нежели камердинером.