– Мамуля, – ответил он, высунув голову из санузла 737-го Боинга, – ну ты же всегда хотела внуков. А как ты думаешь, они появятся? Без этого? И согласись, лучше, когда они финансово обеспечены, так?

«Все так, мол, но Аркадий-то… Ты же знал его. Зачем такие пляски на костях? Не стыдно?»

– Какие пляски, мам? Хороший человек оставил свое не очень здоровое тело. Мамуль, но мы же – не тело! Ты мне это сама второй год доказываешь…

Раздался стук, и голова Раппопорт через секунду вновь торчала между дверью и дверным косяком:

– Максим позвонил. В канцелярии говорят, у него на столе двенадцать документов на подписи в пятницу было. Шесть подписано, а еще шесть он, видимо оставил на понедельник.

– Да, любил оставлять на потом… Бумага должна вылежаться, говорил. Оль, не томи…

– Наше распоряжение – последнее среди подписанных. Шестое. После обеда уйдет в канцелярию. Завтра с утра будет на выдаче.

– Аллилуйя, – пробормотал Антон. – Оля, будь другом, свари, пожалуйста, кофейку, а? Пора просыпаться уже.

– Конечно, Антон Андреевич.

Голова исчезла так же стремительно, как и появилась.

* * *

Через три недели они со Светой летели на Маврикий, который она выбрала для отпуска. Летели по маршруту Санкт-Петербург – Дубай, затем их ожидала вторая часть перелета – до Порт-Луи. Крушинский взял билеты не в бизнес, а в первый класс, и там впервые увидел, как очень широкое по обычным меркам пассажирское кресло трансформируется в кровать. Перелет должен был длиться шесть часов, и спустя два из них Крушинского, имевшего внутри себя стаканчик виски, начало клонить ко сну. Но Света, заметив это, прижалась губами к его уху и прошептала:

– Мистер, а не прогуляться ли нам до туалета?

Встала и, покачивая бедрами, обтянутыми тесными джинсовыми шортами, направилась в сторону кабины пилотов. С Антона мгновенно слетела сонливость; он, оглядевшись по сторонам, последовал за ней. Почти все пассажиры дремали. Лишь молодой, лет двадцати парень, летящий на отдых с родителями, читал книжку, временами поглядывая по сторонам. Стюардессы находились в задней части салона.

Выбрались через двадцать минут. Никто не заметил их отсутствия. Только парень с книжкой смотрел на Крушинского круглыми глазами. Антон подмигнул ему с улыбкой и улегся в свое кресло.

Через пять минут он безмятежно спал.

Ну вот и приплыли. Аньку вчера вызвали и после пятиминутной беседы решили отчислить. Вася должен был идти сегодня, но не пошел. Сам забрал документы и поехал домой, в Ухту. У него папа – врач, сделает ему справку о непригодности к воинской службе. А меня вызвали в деканат на завтра. На десять.

…А еще в субботу мы все вместе ездили в Павловск, а там первый снежок, смеялись и пили глинтвейн, радостно встречая зиму… А в понедельник за нас взялись.

Все началось с Аньки и ее выкрика после пары по истории искусств:

– Вы как хотите, а я не буду тратить дни и ночи на курсовую!

И мы повелись. Скачали курсовые из Сети. Перелопатили тексты здорово. Изменили. Но нас все равно зацапали. И, похоже, решили устроить публичную казнь… Устав университета обязывал. Но раньше как-то обходилось без отчислений… Решали как-то…

Меня трясло. Меньше всего в этой жизни я хотел с позором отваливаться с третьего курса. Меньше всего. И справку о непригодности мне уж точно никто не сделает. Какой же я непригодный? Кровь с молоком.

Я с трудом отсидел четыре пары и направился в квартиру, которую мы снимали с Васей, а теперь она была полностью в моем распоряжении.

Надолго ли, думал я…

Мне еще никогда не было так плохо…

Бездумно бродя из угла в угол единственной комнаты, я размышлял, что же теперь делать. Идти в армию? Или в кадетский корпус? Так ведь не возьмут же… В кадетский корпус, в смысле… В армию-то возьмут…

Вспомнилось, как в детстве я гостил на даче у бабушки и дедушки и попал в похожую переделку. С двумя дружками – Валей Степановым и цыганом Лешей – залез на участок соседки тети Маши. Сначала прошлись по клубнике, затем переместились к крыжовнику, ну а потом подобрались к малинке, где и были пойманы с поличным сыном тети Маши – Юрой. Он приехал к ней на выходные из города.

Тоже трое. И тоже поймали. Цыгана отпустили. Видимо, Юра не захотел возиться и искать его родных. А может, испугался к ним идти. Сам ему уши надрал. А нас с Вальком запер в сарае и пошел за родителями. Мои были в городе, а родители Вали по выходным выбирались за город, потому он сидел и трясся в ожидании своего сурового бати.

Выпустили нас через полчаса. Веселая компания – Юра, мой дед и Валин папка (я называл его «дядя Сережа») – хмуро глядели на нас. Я изображал невозмутимость, а Валек вжал голову в плечи.

Мой дед, военный пенсионер и добрейшей души человек, первым начал разгон:

– Ну и чего вы, ребята, устроили?

Я открыл было рот для оправданий, но Валя опередил меня:

– Это все Лешка, цыган, нас надоумил. Мы не хотели. Говорит, пошли, у них клубника еще не собрана. Мы не хотели. А он – давай, давай… Подначил… Да, Андрюха? – он посмотрел на меня, ища поддержки, и я снова открыл было рот, но тут дядя Сережа, побледнев, тихо проговорил:

– Что ты оправдываешься? Зачем на другого валишь? Не надо. Совершил – признайся. Извинись. Не делай больше. Не надо лгать!

Мы ожидали, что нам всыплют по первое число. Этого не случилось.

Я запомнил слова дяди Сережи на всю жизнь.

И вот теперь снова вспомнил их и лег спать, чуть успокоившись.

На следующий день я сидел в деканате напротив декана Ильи Михайловича и незнакомой женщины, как потом выяснилось, проректора по учебной работе. И услышал знакомый вопрос.

– Ну и чего ты, Андрей Евгеньевич, устроил? – наш декан любил обращаться к студентам по имени и отчеству, но всегда на «ты». – Зачем?

И я не стал оправдываться:

– Илья Михайлович, виноват. По дурости. Повелся. Делайте, что считаете нужным. Отвечу, как положено.

Декан улыбнулся и проговорил устало:

– Конечно, ответишь. Иди давай.

Женщина не повела и бровью.

Я встал и вышел из кабинета. Поехал домой собирать вещи. К часу вернулся в деканат за документами. Секретарь Зинаида Ивановна посмотрела на меня, как на умалишенного, и сказала, глядя поверх очков:

– Михайлов, ты совсем тю-тю? Тебя час назад на педсовете еле-еле у ректора отбили, а ты уйти хочешь?

Все внутри у меня замерло.

– Меня не отчислили? – спросил я, немного подергиваясь.

– Нет, дурачок, – ответила она и рассмеялась – А ты не знал?

– Не-а…