силу льдов, стали тянуть сопло, пока рыцарство не остановило их. На этом месте усидчивый зодчий Лепсиус построил лабиринт, которого не видели христианский и языческий, сверзающиеся рябью по границам, миры.

Игра владела думами рыцарей, потому что, когда сначала следует замах, а потом уже что угодно, это логично. Пропажа описания канона после битвы стала большим уроном. Мало кто мог помнить все тонкости, а в сражениях на доске к ним то и дело приходилось обращаться.

Трёхуровневая поверхность с окантовкой из перил, обезьяны могут закручивать хвосты и раскачивать за зубцы башни, у единорогов ценность победы не зависит от уколов, у рыцарей многократная супержо, у корабля надежда на добавочное время, на берег вне игры нельзя ничего ставить, для башен существенна частота дыхания того, кто отдаёт команды. Temerariis [32] впоследствии признавалось большинство ходов, это ведь всё должно отображать, ни много ни мало, модель людского общества — сверху доносится, как всё обставить получше, но никто не обращает внимания. Считалось ли уместным разбирать ошибочные решения? Смотря кто тебя обыграл, и брал ли он фигуры указательным и большим или указательным и средним. Всё гремит, есть диспозиции невозврата, есть те, когда не восстановить пришествие, каждое соседство уникально, тут ни дьявола не поймёшь, какое там анализировать. Ответные ходы требовали больших познаний, необходимо было помнить основные прецеденты в той или иной партии, сыгранной сторонними хелланодиками per omnem historiam coram testibus [33]. Соблюдать, в таком случае, разумеется, знать приличия соответствия вовремя, распознавать избранную соперником стратегию и избирать собственную адекватно той. Влезший в заварушку обязывался соглашаться с ходами по определённой линии и отвечать подлинией через ход.

Волны, отражающиеся твёрдыми поверхностями, напрямую зависели от разрежения и уплотнения воздуха вблизи щита, однократное эхо — волна, многократное эхо — эхо, даже от лязга доспеха шла реакция, они использовали её для шума, которого в основном море различали три вида; не только внешнее оформление, но и драматическое действие, архитектурная акустика в полном смысле слова, откуда бы ей ещё разойтись? Здесь внутри налицо были те же библейские шарады в новой пачке, просто жертва рядилась в искупительную жертву. В недрах, кажется, для того и построенных, не выходило раствориться во тьме, всё время спать или всё время бодрствовать. Механизмы в глубине или призраки перезванивались друг с другом, отвечая всегда по-разному, взвивая пыль и ею оставляя знаки, где одна черта, как казалось в вечном полумраке, значила больше, чем все диакритические символы греческого языка вместе взятые. Эффект приближения и удаления источника звука, который имел здесь сильнейшее воздействие, играл на чувствах, дёргая разом и надежду, и страх, свивая их, запутывая чрезвычайно странным образом. Шёпот как будто умел держать глаза открытыми и обегал все пружины, здесь он обнаруживал структурное происхождение. Заглушающие слои, высокоплотные материалы, музыка переходила в собачий лай, тот — в нечленораздельные команды, они — в шум очень настырного прибоя.

Они были окончательно сбиты с толку — из лабиринта вынули известную им fartum [34] и заменили новой.

Поход Сигурда Крестоносца описывался в парадоксальных подсчётах, более правдиво, нежели обыкновенно принято излагать подобные дела, почти не развивая учение Христа и не делая на том бытие остановок. Позади остались Иерусалим, Сидон, Кипр, Греция, Константинополь, Болгария, Венгрия, Швабия, Бавария, но не Паннония. Выйдя из леса, они наткнулись на странного вида башню, построенную из дерева, как видно, наспех и неосновательно, вокруг горело несколько костров и слонялись сутулые фигуры, будто что-то ищущие в траве. Он уже хотел напасть на них, но потом сообразил — здесь далеко не разновидность агрессии, перед ними не какие-нибудь там останки македонской фаланги, а всё более люди преклонных лет и его отряда не трепещущие. Как выяснилось, многие понимали язык, это особенно поразило его музу; впоследствии объяснилось тем, что большинство, не считая нескольких самых согбенных и крестьян, оказались заядлые алхимики.

Они встали на привал неподалёку, разбили шатры, пожарили мясо, выпили, предварительно совокупившись с пленницами, и он пригласил к себе в скинию предводителя, но их оказалось трое. Имена не назывались. Спросил (украденная возле какого-то монастыря в Эльзасе германка ублажала его ртом на протяжении всей встречи, и он не всегда мог собраться с мыслями), для каких целей созвалась столь странная агрегация в столь странном месте, как Паннонская земля? Алхимики отвечали nolentes flicteque [35], пока он не пригрозил разрушить башню и разогнать всех. Тогда доискался, что прибыли сбить комья земли со спрятанного в древние времена собрания, утраченного две или три тысячи лет назад и, быть может, почти обретённого заново. Спросил, что за пинакотека? Останки древнего музея, собранного Северином Антиохийским, содержащего в себе следы всех квартеронских социальных форм движения материи или многие из них. Что это могут быть за формы? Лентикуляры, киркомотыги, апотропеи и танагры. Однако Сигурд не верил больше ни единому их слову, к тому же он кончил и словно прозрел, отбросив её пинком. Очень эмоционально он обвинил их во лжи, велел заковать, взять под стражу и сам отправился смотреть, какие драгоценности валяются в яме. Там едва не ободрал нос об огромную пустую полость. Арестантов освободили и бросили в раскоп.

Иллироязычные племена, с некоторых пор всегда пребывая в движении, отекали стоянку крестоносцев, просто шли мимо с потерянными лицами, их даже никто не трогал, не поворачивался язык, только что из влагалища сидонской вдовы, приказать такое. Они оставались такими же, как и сразу после Маркоманской войны, начавшейся из-за передвижений и во время них же забытой. Факелы давно потухли, а их всё равно несли высоко. Казалось, они никак не могли отпустить старый Рим и его деспотию, он таких презирал, даже не боялся, что они сейчас стратегически рассеются, остановятся возле его постов и станут воспринимать всё как последний бой, ведь тут нужно хотя бы иметь план, а нависшая над этой оравой квадов туча меланхолии подобного и близко не предполагала.

После, уже без особенных происшествий, кроме как в Дании у короля Нильса (ученик волхва из племени ингвеонов думал, что, как и всякое знание, рассечение имеет две стороны: мысленную и действенную. Слишком отдавшись первой и затем решившись на вторую, тот паренёк, тщедушный, сутулый, дикий, как все такие, кого подобрали северные маги, селяне видели их то тут, то там, по большей части в ходе исполнения повинности, установил, тело викингское — не что иное как кипящий котёл, вмещающий в себя желания всегда полярные.

В соответствии с азами остеологии он совершил заключение, что остов тела, его монолит