— Не могли бы вы сейчас приехать в Белый дом, мистер Уэст, но войдите через кухню и поднимитесь на кухонном лифте, чтобы никто не узнал о том, что вы здесь.

«Я буду через двадцать минут», — ответил он. Уэст заметил, что на подъездной дорожке Белого дома стоит больше автомобилей, чем обычно, и, выйдя из лифта, увидел Джеки, без макияжа, в ярких брюках от Pucci и лоферах, которая сидела на диване в Западной гостиной под выразительным «люнетным» окном в виде половинки луны, через которое комнату заливал солнечный свет. Она казалась окутанной ореолом, ярким светом, в очень напряженное мрачное время.

«Спасибо, что пришли, мистер Уэст, — сказала она извиняющимся тоном. — Там что-то назревает, что может оказаться большой катастрофой, а это означает, что нам, возможно, придется отменить ужин и танцы для джайпурцев во вторник вечером». Уэст был удивлен; редко случалось внезапно отменять мероприятия. «Скажите мне, когда джайпурцы прибудут, и убедитесь, что в Блэр-хаусе им предоставят лучшую служанку, Вильму, и лучшего камердинера», — распорядилась она, сохраняя хладнокровие и спокойствие несмотря на невообразимое давление.

«Не могли бы вы заняться этой отменой от моего имени? Это все очень секретно, — сказала она ему. — Боюсь, что Тиш (секретарь по вопросам протокола Летиция Болдридж. — Авт.) расстроится, будет рвать и метать. Вам это известно, и я думаю, что вы могли бы сделать это более спокойно». Джеки и ее секретарь по вопросам протокола часто конфликтовали. Болдридж тремя годами раньше Джеки училась в школе мисс Портер и Вассар-колледже, а в Белом доме она всегда хотела, чтобы Джеки делала больше: проводила больше чаепитий, больше обедов с достойными группами. Но Джеки хотела лишь того, чтобы у нее было больше частной жизни и отдыха.

Мэри Бойлан, секретарь Восточного крыла, вспоминает всплеск активности в тот уикенд, когда она сидела в своем кабинете, находившемся через коридор от Военной канцелярии. Двадцать второго октября президент выступил по телевидению с обращением к нации в лучшее эфирное время. В то утро Болдридж вошла в Восточное крыло, и, как предвидела Джеки, она была какой угодно, только не спокойной. Она потребовала общего внимания: «Мне нужно сделать объявление». В комнате, наполненной хорошо одетыми молодыми женщинами, наступила тишина. «Все вы должны начать молиться, как еще никогда не молились. Сегодня вечером вы услышите новость, которая будет очень шокирующей, и никто из нас не знает, каким будет результат».

Помощник по связям с прессой Барбара Коулман вспоминает, как ей позвонил домой через коммутатор Белого дома пресс-секретарь Пьер Сэлинджер, который сопровождал президента на борту президентского самолета на обратном пути из агитационной поездки в Чикаго. «Он хотел, чтобы я находилась в Белом доме, как только они приземлятся», — пишет она. Сэлинджер сказал, что президент простудился и ему нужно вернуться домой по предписанию врача. Сэлинджер не назвал ей истинную причину внезапного возвращения президента, но предполагал что-то неладное и попросил ее отменить какие-либо планы на выходные.

«Вскоре я поняла: что-то происходит, — пишет она. — Я не знала, что именно, но знала, что это имеет какое-то отношение к Кубе». На протяжении всего кризиса в пресс-службе постоянно кто-то дежурил, и некоторые помощники даже принесли сменную одежду в Белый дом и спали в бомбоубежище.

В своем телевизионном выступлении президент обратился к нации из Овального кабинета и объявил о военно-морской блокаде Кубы. «Ядерное оружие настолько разрушительно, а баллистические ракеты настолько быстры, что любая значимая возможность их использования или внезапных изменений в их развертывании может рассматриваться как определенная угроза миру, — заявил он, формулируя возникшую дилемму холодной войны. — Политика страны заключается в том, чтобы рассматривать любую ядерную ракету, запущенную с территории Кубы против любой страны в Западном полушарии, как акт нападения Советского Союза на Соединенные Штаты, который требует развернутого реагирования в виде ответного удара по Советскому Союзу».

Наконец, 28 октября Хрущев сделал заявление о том, что советские ракеты будут выведены с Кубы. Джеки посмотрела запись видеонаблюдения, показывающую, как советские корабли приблизились к блокирующим силам США и отошли назад, и вздохнула с облегчением. Если бы кризис продолжался еще два дня, как сказал ей советник Кеннеди, результат мог бы быть иным, потому что все достигли критической точки и из-за полного изнеможения нельзя исключить принятие иррациональных решений.

На протяжении этих напряженных дней Джеки сохраняла веру в своего мужа и в свою способность поддерживать в нем спокойствие и сосредоточенность. «Я всегда думала о Джеке, что все, что бы он ни сделал, если он владеет собой, то в любом случае все произойдет наилучшим образом. Вот так по-детски я думала: «Не стану бояться, когда буду ложиться ночью спать или просыпаться». Она заплакала, когда муж подарил ей такой же календарь от Tiffany из чистого серебра, какой он подарил членам ExComm, с теми тринадцатью страшными днями, выделенными жирным шрифтом. Ее инициалы были выгравированы рядом с его: «J.B.K.» и «J.F.K.».

= Джеки признавала, что один из величайших триумфов ее мужа состоял в том, что он достучался до советского премьер-министра Хрущева и спас мир от ядерной войны.

Менее чем через две недели после убийства ее мужа, 1 декабря 1963 года, Джеки написала одно из последних писем, которые она когда-либо писала на почтовой бумаге Белого дома. Оно не было адресовано близкому другу семьи или одному из многих политических советников ее мужа. Оно было адресовано именно тому человеку, который, по словам ее мужа, предпринял «тайную, безрассудную и провокационную угрозу миру во всем мире» и, в свою очередь, заставил принять четкую и мощную роль в Белом доме. В течение этих тринадцати дней она была куда прекраснее, чем преданная жена, — она была партнером. Джеки признавала, что один из величайших триумфов ее мужа состоял в том, что он достучался до советского премьер-министра Хрущева и спас мир от ядерной войны. «Вы и он были противниками, но вас объединяла решимость не допустить ситуации, чтобы мир взорвался. Вы уважали друг друга и могли общаться друг с другом, — писала Джеки. — В то время как важные персоны знают необходимость самоконтроля и сдержанности, обычными людьми иногда больше движет чувство страха и гордыни. Хотелось бы, чтобы в будущем важные люди смогли и дальше заставлять обычных людей садиться за стол переговоров, прежде чем они начнут сражаться».

Казалось бы, в черно-белой фотографии Белого дома, снятой 27 сентября 1974 года, нет ничего необычного. Первая леди Бетти Форд проводит экскурсию по Президентской спальне для Леди Берд Джонсон, которая была в этой роли пятью годами раньше. К ним присоединились две дочери Леди Берд, Линда и Люси; и муж Линды, Чарльз Робб, которые прибыли в Вашингтон на церемонию посвящения «Рощи», мемориального парка президента Джонсона вдоль реки Потомак. На фотографии Бетти Форд наклоняется к Люси, словно прислушиваясь к вопросу; Люси протянула руку, указывая на что-то, оставшееся за кадром. Бетти как любезная хозяйка беззаботно улыбается. Единственная подсказка того, что что-то не так, кроется у изножья обитой атласом кровати — это маленький черный чемодан. Чемодан оказался там, потому что Бетти Форд только что, за день до визита Джонсонов, узнала, что у нее, по-видимому, рак молочной железы. Как только ее гости уйдут, она отправится в Военно-морской госпиталь в Бетесде. Бетти так и не сказала о своем состоянии гостям; ей не хотелось нарушать их особенный день.