– Проси прощения, сказала! Я же говорила, что старший брат тебе вместо родителей. Брат отругал, а ты собрала вещи и уехала? Если сейчас же не исправить эту твою дурную привычку, она останется на всю жизнь. А когда замуж выйдешь, если что-то не понравится, ты тоже соберёшь вещи и уедешь?

Чем дольше мать заставляла сестру просить прощения, тем глубже её руки опускались в карманы. В конце концов, дала слабину мать, а не сестра. Она заплакала от обиды: «Теперь даже дочь меня не хочет слушать. Ей наплевать на мать, потому что она тёмная, безграмотная». Только когда незаметно начавшиеся всхлипывания перешли в обильные слёзы, сестра заговорила: «Это не так, мама!» Чтобы успокоить рыдающую мать, сестра сказала: «Ну ладно, попрошу прощения, попрошу», – и только тогда достала руки из карманов и попросила прощения. После этого сестра во время сна держала руки в карманах. И как только брат хоть немного повышал голос, она тоже быстро засовывала руки в карманы.

Но теперь, после исчезновения матери, та самая младшая сестра поникшим голосом сразу признавала вину, как только кто-то делал ей замечание: «Я была не права», «Не надо было так делать».

– Знаешь, кто дома моет окна?

– О чём ты?

– Всегда, когда я звонила в эти дни домой, мама мыла окна.

– Окна?

– Если я спрашивала, зачем она мучается, она говорила: ведь приедут дети – разве можно, чтобы у меня были грязные окна?

Ему вдруг представились многочисленные окна в их деревенском доме. Несколько лет назад, когда перестраивали дом, в гостиной и во всех остальных комнатах вместо традиционных деревянных поставили стеклянные.

– Я ей постоянно говорила: найми человека, который это сделает вместо тебя. А она: «Да кто согласится ехать в деревню окна мыть?..»

Чихон глубоко вздохнула, протянула руку к окну такси и потёрла стекло. Как раз примерно в эти дни мать обычно и наводила чистоту.

– Когда мы были маленькими, она не окна мыла, а все створки доставала… Ты помнишь это?

– Помню.

– Точно?

– Говорю же, помню!

– Неправда!

– Почему ты думаешь, что это неправда? Я помню. Мы же ещё приклеивали туда кленовые листья. Хоть потом тётя ворчала.

– И вправду помнишь. А ты помнишь, как мы ходили собирать эти листья к тётиному дому?

– Помню.

Когда они ещё жили в старом доме, незадолго до Праздника урожая мать выбирала солнечный день и снимала все створки, что были в доме. Она протирала их, обливала водой, сушила на солнце, после чего разводила клей и наклеивала на них новую бумагу. В доме было много створок, поэтому, глядя, как мать выставляла их длинной чередой, прислонив к забору, все сразу вспоминали, что приближается праздник.

Он кашлянул, будто хотел прочистить горло.

В семье было достаточно мужчин, но почему же никто не помогал матери, когда она оклеивала створки? Даже Чихон только баловалась, болтая пальцем в ведре с разведённым клеем. Мать в одиночку широкими мазками промазывала бумагу, будто рисовала тушью куст орхидеи, и энергично разглаживала её, положив на вымытую створку. Она всё делала бодро и легко. Даже теперь, когда он стал гораздо старше, чем мама была тогда, он не решился бы взяться за эту работу, а мать делала это в одно мгновение, как будто это была какая-то совершенно простая повседневная работа. Когда мать в одиночку оклеивала створки, в какой-то момент её романтическая натура давала о себе знать. Держа кисточку в руках, мать говорила Чихон, которая играла с клеем в ведре, или Хёнчхолю, если он спрашивал, не надо ли помочь: «Лучше принесите кленовых листьев». В их доме было много разных деревьев – хурма, слива, цедрела, жожоба – но мать просила принести именно кленовые листья, которых не было во дворе. Один раз в поисках кленовых листьев дети вышли за ворота, прошли переулок, канаву, дошли до шоссе и оказались рядом с тётиным домом. Когда Хёнчхоль срывал кленовые листья, тётя спросила: «Зачем они тебе? Это мать тебя попросила? Вот уж романтик!.. Зимой смотришь на эти листья, и ещё холоднее становится. Просила больше не клеить, а она опять за своё!»

Когда он приносил полные охапки кленовых листьев, мать выбирала самые ровные и красивые, распрямляла и приклеивала, развернув в разные стороны, по две штуки на каждую из многочисленных створок рядом с ручками, после чего сверху наклеивала ещё один слой бумаги. Это было то место, которого всё время касаются руками, открывая и закрывая двери, поэтому сюда наклеивался дополнительный слой бумаги. А на створки дверей комнаты Хёнчхоля мать приклеивала на три листа больше – по пять штук в форме цветка, она выпрямляла листья, наклеивала, осторожно прижимала руками, спрашивая: «Нравится?» Каждый лист был похож на ладошку ребёнка. Что бы тётя ни говорила, это было красиво. Когда он говорил матери: «Как здорово», – она расплывалась в улыбке. Летом двери часто открывали и закрывали, отчего дверная бумага местами изнашивалась и рвалась. Мать не могла позволить себе встречать праздник с такими дверьми, поэтому для неё процесс оклейки дверей был ритуалом, с которым она встречала осень. Возможно, она это делала ещё и для того, чтобы никто не простудился от холодного осеннего ветра, который задувал в дом. Это было самой большой романтикой, которую в те времена она могла себе позволить.

Сам того не осознавая, Хёнчхоль, как и сестра, засунул руки в карманы костюма. Те кленовые листья, приклеенные рядом с дверными ручками, оставались на своём месте, даже когда проходил праздник, наступала зима и выпадал снег и даже когда снова приходила весна и на клёнах появлялись новые листья.

Исчезновение матери вернуло все воспоминания, которые, казалось, были уже давно забыты. В том числе и о тех листьях на дверях.

Район Йокчхон тоже был уже не тем, что раньше. Когда впервые после переезда в столицу у Хёнчхоля появился дом, зарегистрированный на его имя, это был район в основном частной застройки, а сейчас тут стояли высокие многоквартирные дома, расположились торговые комплексы с магазинами одежды. В тщетных поисках рынка Собу, который в те времена располагался в самом центре района, они с сестрой два раза обошли комплекс высоток. В результате им пришлось спросить дорогу у проходившей мимо школьницы. Девочка показала направление на рынок, который оказался в противоположной стороне от того места, где они его искали. Там, где была телефонная будка, мимо которой он проходил каждый день, теперь стоял супермаркет. Не было уже и магазина вязания, где его жена брала уроки, чтобы связать свитер для дочери, когда та родилась.

– Вот он, наверное.

Рынок Собу, который в его памяти был расположен у широкой дороги, теперь затерялся среди новых дорог, и