Пацан тем временем продолжал:

– Ничего вообще такого не делал.

В этой констатации проскользнула некоторая жалоба на свою участь, словно тем самым он одержал временную победу.

Лэм отклонил претензии организма.

– А что ты тогда делал?

– Да просто так.

– Почему именно тут?

Пацан шмыгнул носом:

– Каждому нужно где-нибудь да быть.

– Только не тебе, – сказал Лэм. – Иди и будь просто так где-нибудь в другом месте, как можно дальше отсюда.

Он нащупал в кармане монету; была ли она в два фунта или в два пенса, ему было неизвестно и неинтересно. Щелчком перебросил кругляш через плечо мальчишки:

– Все понятно?

После того как пацан скрылся из виду, Лэм подождал еще несколько минут.

Сердцебиение вернулось в привычный темп. Испарина холодила лоб.

А потом Джексон Лэм пошел домой.

Другим тем вечером повезло меньше.

* * *

Ему было девятнадцать лет. Ему было очень страшно. Как его зовут, не имело значения.

«Нам насрать, кто ты такой».

Машину пришлось оставить за два квартала от дома, ближе места не нашлось. Перенаселенность постепенно становилась серьезной проблемой в данном районе Лидса. «Слишком много мигрантов, – шутил отец, – слишком много поляков и прочих из Восточной Европы. Понаехали тут, отобрали у нас рабочие места…» Ха-ха. Очень смешно, папа. По дороге к дому он думал над репризой: как забавно выходит с машинами, ведь никому и в голову не придет оставить какое-либо имущество на ночь за два квартала от дома, да еще и надеяться, что утром оно будет на месте… В этом что-то было. Он чувствовал. Если сделать паузу на два такта…

«Впрочем, у нас на районе такое случается».

Кульминационные фразы обязательно должны укладываться в текст без зазора, тютелька в тютельку. Никаких туманностей. И никогда не следует использовать два слова там, где достаточно одного, но это одно слово должно бить в яблочко. «Такое случается». Имелось в виду, разумеется, что если у нас на районе оставить машину на улице на ночь, то ее угонят. Но просекут ли зрители с ходу? Все зависело от подачи текста.

«Впрочем, у нас на районе такое иногда случается».

Пауза.

«У нас на районе, если оставить на улице свой дом на ночь…»

И в этот момент впереди возник первый силуэт, и он немедленно понял, что сейчас начнутся неприятности.

Узкий проулок. Не следовало бы срезать дорогу, но так происходило всякий раз, когда он обдумывал новую репризу: ноги несли его, куда им вздумается, в то время как мозги уходили в самоволку. Творческий процесс, по сути, сродни алкогольному опьянению. Эту мысль надо бы записать, но времени сейчас на это не было, темный силуэт появился из гаражного проема, где, возможно, просто отливал, или прикуривал, или делал еще что-то совершенно невинное; если бы не одна деталь: на голове у него был капроновый чулок.

Драться или драпать? Данный вопрос даже не стоял.

– Если нарвешься на неприятную ситуацию… ну, на тухлый расклад… – сказал ему однажды отец.

– Пап, даже не пытайся…

– Стремный замес?

– Ну пап…

– Мочилово?

– Папа, я прекрасно понимаю, что ты имеешь в виду. Просто говори своими словами, ладно?

– Беги со всех ног, – просто сказал отец.

Принцип бытия.

Но бежать было некуда, потому что первый силуэт был именно первым. Когда он обернулся, сзади появился второй. И третий. И на лицах у них тоже были чулки. А остальная экипировка не имела значения.

«Беги со всех ног».

Не сомневайтесь, он попытался.

Тремя ярдами дальше его уложили на землю.

* * *

Когда он открыл глаза, то обнаружил себя на полу грузового фургона. Гнусный привкус во рту и ватная память. Ему вкололи наркоту? Фургон без конца скакал по ухабам. Руки и ноги едва слушались. Болела голова. Он снова заснул.

* * *

Когда он открыл глаза, на голове был мешок, а руки были связаны. Он был голышом, не считая трусов. Холодная сырость в воздухе. Подвал. Это было очевидно. Как очевидно было и то, что он не один, даже если бы не прозвучал голос:

– Будешь вести себя хорошо.

Вопросительная интонация отсутствовала.

– Не рыпайся и не пытайся свалить.

Пауза.

– Потому что все равно ни хера не выйдет.

Он попытался что-то сказать, но издал лишь тонкий всхлип.

– Захочешь поссать – вот ведро.

На этот раз он смог выдавить:

– Г-где?

В ответ где-то слева пнули по жести:

– Слышишь?

Он кивнул.

– Ссать будешь туда. И срать тоже. И вообще.

Затем он услышал, как по полу двигают какую-то конструкцию. Какую именно, он не знал; судя по звуку – какой-то чудовищный пыточный агрегат, к которому его станут привязывать ремнями, перед тем как приступить к обработке самых нежных и чувствительных мест острым инструментом…

– А вот тебе стул.

«Стул?!»

– Ну и будет с тебя.

И он снова остался в одиночестве. Удаляющиеся шаги. Звук захлопнутой двери. Набрасываемого замка. Именно набрасываемого, словно любая возможность открыть дверь была отброшена на недосягаемое расстояние.

По крайней мере, руки ему связали спереди. Он стащил с головы мешок, по ходу дела едва не придушив себя, но в конце концов справился. Маленькая, но победа. Он швырнул мешок на пол, словно тот был причиной всего, что случилось с ним в течение этих нескольких… Нескольких – чего? Часов?

Сколько времени прошло с тех пор, как его сгребли в проулке?

Где он сейчас?

И главное – почему? Что происходит? Кто эти люди и почему он здесь?

Он пнул рогожу на полу. По щекам текли слезы. Когда он начал плакать? Еще до того, как говоривший с ним голос покинул помещение? Слышал ли он его плач?

Ему было девятнадцать лет, ему было очень страшно, и больше всего на свете – даже больше полного зала смеющейся над его репризами публики – ему сейчас хотелось к маме.

Перед ним стоял стул, обычный домашний стул. Резким пинком он повалил его навзничь.

В углу стояло ведро. Вытянув ногу, можно было пнуть и его, если бы протягивание конечностей не имело в данном случае зловещих коннотаций.

«Г-где?»

Он ненавидел себя за то, как он это сказал. «А где тут у вас ведро?» Словно справляясь об удобствах гостиничного номера. Словно ему сделали одолжение.