– Этот Хобден… ты его, случайно, не пасешь? – спросил дед.

– Нет, просто наткнулся на его имя, вот и все.

– Одно время он был важной фигурой. Вербовать-то его никто даже и не пытался – он слишком большой любитель порисоваться, – но у него был прямой доступ к некоторым важным людям.

Ривер сказал что-то про преходящую мирскую славу.

– Это неспроста вошло в поговорку. Когда люди вроде Роберта Хобдена публично срут на чужие репутации, им этого не прощают. – С. Ч. редко снисходил до вульгаризмов, и в данный момент он хотел, чтобы Ривер слушал его предельно внимательно. – Круги, к которым он некогда принадлежал и из которых был выдворен, не могут позволить себе изменять принятые решения. Но запомни, Ривер: отлучили его не за убеждения, а за то, что некоторые убеждения не до́лжно афишировать, если хочешь вращаться среди элит.

– Другими словами, его убеждения не были для них секретом.

– Разумеется, не были. – Впервые после путешествия в уборную дед откинулся на спинку кресла; старческие глаза подернулись туманной пеленой и Риверу показалось, что он всматривается в далекое прошлое, когда сам рыбачил в этих водах. – Так что, если ты задумал вылазку за пределы стойла, следует быть осторожным. Люди, с которыми Хобден водил дружбу до своей опалы, куда опаснее той публики, с которой он знается теперь.

– Я не пасу Хобдена. И не задумал вылазку из стойла.

Неужели к каждой профессии прилагался собственный жаргон?

– Хобден меня не интересует. Не волнуйся, старина, я не ищу приключений на свою голову.

– Еще раз назови меня так, и непременно найдешь.

Почувствовав, что разговор естественным образом закругляется, Ривер произвел обычные телодвижения, сигнализирующие готовность гостя уходить.

Но дед еще не закончил.

– И я не волнуюсь. Вернее, волнуюсь, но что в этом толку? Ты поступишь так, как считаешь нужным, и, что бы я ни говорил, ничто не заставит тебя изменить принятое решение.

Ривер почувствовал легкий упрек.

– Ты же знаешь, я всегда прислушиваюсь…

– Я не жалуюсь тебе, Ривер. Просто ты такой же, как твоя мать, вот и все.

Какое бы выражение ни промелькнуло в этот момент на лице Ривера, оно вызвало у деда самодовольную ухмылку.

– Думаешь, это в тебе от меня? Как бы не так. К сожалению.

– Меня воспитал ты, – сказал Ривер. – Ты и Роуз.

– Да, но до семи лет ты жил с матерью. А она любого иезуита вокруг пальца обведет. От нее что-нибудь слышно в последнее время?

Вопрос был задан походя, словно разговор шел о бывшем коллеге.

– Месяца два назад, – ответил Ривер. – Позвонила из Барселоны напомнить, что я пропустил ее день рождения.

С. Ч. запрокинул голову и от души расхохотался:

– Вот так-то, сынок. Так и надо. Всегда слушайся только себя.

– Я буду осторожен, – сказал Ривер и наклонился, чтобы чмокнуть старика в щеку на прощание.

Тот ухватил его за локоть:

– Будь более чем осторожен, сынок. Слау-башню ты не заслужил. Но если напортачишь при попытке вырваться оттуда, на карьере придется поставить крест и никто тебя не спасет.

Более откровенного признания, что дед замолвил за него словечко после фиаско на Кингс-Кросс, быть не могло.

– Я буду осторожен, – повторил Ривер и отправился на станцию.

Размышления об этом разговоре не оставляли его и наутро. «Я буду осторожен». Сколько людей произносили эту фразу непосредственно перед тем, как стать жертвой несчастного случая? «Я буду осторожен». Осторожность плохо вязалась с флешкой у него в кармане, а то, как она туда попала, – со случайностью. Единственная осторожность, которую он проявил, состояла в том, что содержимого флешки он пока не знал.

В противном случае он сейчас владел бы информацией, к которой не было допуска не только у Сид Бейкер, но и, скорее всего, у Паука Уэбба. Это даст ему преимущество, поможет снова ощутить себя полноценным сотрудником контрразведки. Но и присесть за это тоже было реально. Как там выразился С. Ч.? «Отлучили… Некоторые убеждения не до́лжно афишировать, если хочешь вращаться среди элит». И хотя до элиты Риверу еще далековато, глубина потенциального низвержения была значительно большей. Попадись он с этой флешкой на руках, низвержение будет гарантировано.

С другой стороны, если он попадется, то ведь так или иначе никто не усомнится, что содержимое ему известно…

Мысли бросались из стороны в сторону. Нечистая совесть – самая тяжелая ноша. Взбираясь по лестнице в Слау-башне, он старался придать лицу обычное выражение, с которым приходил по утрам на службу. Каким бы это выражение ни было. «Чтобы выглядеть естественно, следует не думать о том, что делаешь в данный момент». Давний инструктаж. «Думайте о чем угодно. Например, о последней прочитанной книге». Он никак не мог вспомнить, какую книгу прочитал последней. Увенчались ли успехом его потуги выглядеть естественно, он так никогда и не узнал, потому что тем утром никого совершенно не интересовало, что у Ривера на уме.

Дверь в кабинет Родерика Хо была открыта, и с лестничной площадки Ривер увидел, что там собрались все его коллеги – событие совершенно беспрецедентное. По крайней мере, они не беседовали между собой. Вместо этого все пристально смотрели в монитор Хо, самый большой во всем здании.

– Что происходит? – спросил Ривер, входя в кабинет, и, едва успев закончить фразу, увидел поверх плеча Хо ответ на свой вопрос: тускло освещенный подвал, на стуле сидит человек в оранжевом комбинезоне, с мешком на голове. Руки в перчатках держат газету на английском, газета подрагивает. Это было вполне естественно. Никому еще не удавалось сидеть перед камерой в тускло освещенном подвале, с сегодняшней газетой в руках, и при этом не испытывать страха.

– Заложник, – сказала Сид Бейкер, не отрываясь от экрана.

Ривер чуть было не сказал: «Сам вижу», но вовремя осекся.

– Кто это? Кто они?

– Этого мы не знаем.

– А что мы знаем?

– Что ему собираются отрезать голову, – сказала Сид.

В кабинете Хо, однако же, собрались не все. И как Ривер только не заметил отсутствия Джексона Лэма? Однако комплектация вскорости была восстановлена: с лестницы послышались тяжелые шаги и низкое урчание, источником которого могло быть только пузо. Лэм, когда хотел, мог передвигаться бесшумно, зато, когда не хотел, о своем прибытии оповещал загодя. В кабинет Хо он не столько вошел, сколько заполнил его, тяжело отдуваясь и не говоря ни слова. На экране велась все та же однообразная трансляция: мальчишка в оранжевом комбинезоне, перчатках и с мешком на голове держит перед собой английскую газету, последней полосой к камере. Лишь секунду спустя Ривер отметил про себя, что пришел к заключению: на экране был мальчишка.