– Кулинарный инцидент.

– Игры с огнем. – Выражение его лица поменялось. – Дай-ка руку помощи.

Ривер помог ему подняться:

– Все хорошо?

– Чертово гидрохозяйство, – сказал дед. – Старость не радость, Ривер, запомни это хорошенько.

Он ушаркал из комнаты. Чуть позже хлопнула дверь уборной первого этажа.

Ривер сидел в покойном кресле, обитом кожей гладкой, как переплет ежедневника. В кабинете уютно тикало. Он наклонял бокал туда-сюда, гоняя виски по стеклу.

Всю свою трудовую жизнь С. Ч. провел на страже интересов отечества, в те времена, когда линия фронта была намного прямее и отчетливей, чем теперь. Однако, когда Ривер впервые увидел деда, тот, стоя на коленях, копался в клумбе и меньше всего походил на бойца невидимого фронта. На нем была панама крикетного судьи, из-под которой на лоб стекали струйки пота, а лицо напоминало взопревшую головку сыра. Завидя подходящего Ривера, он откинулся на корточки и в остолбенении уставился на него. За четверть часа до этого мать и очередной ее молодой человек выгрузили семилетнего Ривера прямо на порог дома, напутствовав торопливыми небрежными поцелуями и коротким кивком соответственно. До того утра Ривер не знал, что у него есть бабушка и дедушка.

– Они будут безумно рады, что ты приехал погостить, – заверяла его мать, без разбора закидывая детские вещи в чемодан.

– Рады? Но ведь они про меня даже не знают!

– Не говори глупостей. Я посылала им фотокарточки.

– Когда? Когда именно ты…

– Ривер, только не начинай. Мамуле нужно срочно уехать. Это очень важно. Ты же хочешь, чтобы мамуля была счастлива, правда?

Он не ответил. Он не хотел, чтобы мамуля была счастлива. Он хотел, чтобы она была рядом. Вот что было действительно важно.

– Ну вот и славно. К тому же это ненадолго. А когда я вернусь… – она бросила в чемодан кое-как сложенную рубашку и повернулась к сыну, – возможно, у меня для тебя будет сюрприз.

– Я не хочу сюрприз.

– А что, если это будет новый папочка?

– Я его ненавижу, – заявил Ривер. – И тебя я тоже ненавижу.

Это были последние слова, которые он сказал ей перед двухлетней разлукой.

Бабушка сначала оцепенела. Потом обласкала его и захлопотала по кухне. Улучив момент, когда она отвернулась, он юркнул в дверь черного хода, намереваясь бежать прочь отсюда, но в саду натолкнулся на человека, стоящего на коленях перед клумбой. Человек долго-долго смотрел на него молча, но это молчание пригвождало. Последовавший в конце концов разговор Ривер запомнил хорошо. Хотя, возможно, разговор состоялся совсем в другое время, а возможно, и вовсе не состоялся, а был одним из воспоминаний, создаваемых мозгом самостоятельно, чтобы задним числом дать упорядоченность и объяснение событиям, которые иначе пришлось бы считать случайностями.

– Тебя, очевидно, зовут Ривер?[7]

Ривер не ответил.

– Совершенно дурацкое имя. Но с другой стороны, могло быть и хуже.

Опыт, накопленный Ривером в различных садиках и школах, свидетельствовал о том, что последнее утверждение ошибочно.

– Ты, должно быть, сердит на нее?

Не будучи уверенным, следует ли ответить «да» или «нет», Ривер снова ничего не сказал.

– Ты лучше сердись на меня. Не на нее. И уж тем более не на ее мать. То есть на твою бабушку. Это женщина на кухне. Она же тебе ничего про нас не рассказывала, так?

На это никакого ответа совершенно очевидно не требовалось.

Немного погодя дед поджал губы и оглядел клочок земли, над которым трудился. Чем именно он занимался – высаживал цветы или полол сорняки, – Ривер, всю жизнь проживший в квартирах, понятия не имел. Цветы доставлялись в красивой упаковке на дом или росли в скверах. Если бы он мог волшебным образом перенестись в одну из тех квартир, он бы перенесся, но с волшебством на тот момент было туго. В сказках бабушки и дедушки обычно – но не всегда – были добрыми. Но и преступный замысел полностью исключать было нельзя.

– С собаками проще, – продолжал дед.

Ривер не любил собак, но почел благоразумным не озвучивать эту информацию до тех пор, покуда не выяснится, к чему клонит собеседник.

– Достаточно одного взгляда на лапы. Знал об этом?

На это, кажется, определенно требовалось что-то ответить.

– Нет, – сказал Ривер, выдержав без малого трехминутную паузу.

– Что – нет?

– Я не знал об этом.

– О чем ты не знал?

– О том, что вы сказали. Про собак.

– Надо смотреть на лапы. Чтобы узнать, какого размера они будут, когда вырастут. – Он снова принялся рыхлить землю, удовлетворенный вкладом Ривера в беседу. – У щенков лапы всегда на вырост. У детей – иначе. У них ноги отрастают только с годами.

Ривер смотрел, как с лезвия садового совка осыпается земля. Мелькнуло что-то красно-серое, извивающееся, всего на один момент. Быстрый поворот лезвия совка – и оно исчезло.

– Я не хотел сказать, что твоя мать выросла крупнее, чем ожидалось.

Это был червяк. Это был червяк, который теперь (если то, о чем он слышал, было правдой) превратился в двух червяков, находящихся в двух разных местах. Интересно, помнит ли червяк, как когда-то был одним целым червяком? И было ли ему тогда вдвойне лучше или только наполовину? Ответить на такие вопросы было невозможно. Можно было изучить биологию, но не более того.

– Я имел в виду, что ее норовистость взялась невесть откуда.

Он продолжал вскапывать землю совком.

– У твоей матери на счету немало ошибок. И твое имя – самая пустяковая из них. Но знаешь, что хуже всего?

На это тоже требовалось как-то отреагировать, но Ривер не придумал ничего лучшего, чем просто мотнуть головой.

– Она до сих пор так и не поняла.

Он принялся копать усерднее, словно в клумбе было зарыто нечто, что следовало вызволить на свет божий.

– Все люди ошибаются, Ривер. Я в прошлом тоже совершал ошибки, и из-за некоторых моих ошибок пострадали другие. И это именно те ошибки, которые нельзя забывать. Из них надо извлекать уроки. Но твоя мать не такая. Она словно нарочно раз за разом повторяет одни и те же ошибки, от которых никому не выпадает большой радости. И в первую очередь тебе. – Он поднял взгляд на Ривера. – Но ты не должен думать о ней плохо. Я просто говорю, что такое поведение – это в ее природе.

«Это в ее природе», – думал Ривер, дожидаясь, когда дед вернется из уборной. На сегодня оспаривать данный факт уже не представлялось возможным. Она до сих пор так и продолжала повторять одни и те же ошибки, одну за другой и в том же темпе.