– Ты меня ненавидела?

Он отправлялся в эти поездки вместо меня. А я оставалась с Лореттой, фотографировала, пока не уходил свет, и читала книжки у камина в обнимку с вазочкой с конфетами. Неплохое времяпрепровождение, но все же не модный горнолыжный курорт.

– Нет, – качаю я головой, – я радовалась за тебя.

Я радовалась, что все вы получали возможность немножко пожить нормальной жизнью, без оглядки на мои болячки.

– Радовалась за меня, потому что я был бедным, – сухим тоном произносит Том, потом окидывает лестницу взглядом и ставит ногу на нижнюю ступеньку. – Радовалась, что твои родители проявляли невероятное великодушие и всюду брали меня с собой.

– Нет, я радовалась, потому что, когда все куда-то едут, а ты остаешься дома, это страшно обидно, и я ни за что тебе такого бы не пожелала.

Лоретта твердила мне: «Да помаши же ты им, ведь они все могут попасть в авиакатастрофу. И тогда ты будешь жалеть, что не помахала им на прощание». Если подумать, это было крайне странное заявление, в особенности учитывая, что исходило оно от женщины, которая зарабатывала себе на хлеб гаданием. «И улыбнись, пусть они отдохнут со спокойной душой».

Истолковать это я могла одним-единственным способом: кто вообще в состоянии расслабиться рядом со мной, бомбой замедленного действия?

– Я радовалась, что вы все могли хоть немножко отдохнуть от переживаний за меня.

– Мы вовсе не отдыхали от тебя, – говорит Том удивленно и начинает подниматься по лестнице. – Лоретта позволяла тебе верить в некоторые вещи, которые не были правдой.

На какую-то долю секунды меня, точно кипятком, ошпаривает страхом: Том в курсе, что я тогда обо всем рассказала Лоретте и она услала меня из города подальше. Но он никак не мог об этом узнать. Я не говорила об этом ни одной живой душе. Он смотрит на меня с лестницы, и в его взгляде нет ни горечи, ни боли воспоминаний.

– Если тебе понадобится в доме что-нибудь включить или выключить, позови меня. Фен твой я спрятал.

– То есть засунул его куда-нибудь повыше, чтобы мне не было видно? Прятальщик из тебя хреновый.

Он забирается еще на несколько ступенек вверх по лестнице, и я любуюсь его задницей.

– Что ты там вообще делаешь?

– Смотрю на всякое-разное.

– О, и я тоже. – Я с невинным видом ухмыляюсь, и он бросает на меня сердитый взгляд с лестницы. – Что?! Меня интересует состояние моего дома.

Раздается какое-то дребезжание. Том дергает за водосточный желоб и примерно на фут отрывает его от крыши. На меня сыплются склизкие листья. Мы с Патти в один голос взвизгиваем, как тюлени.

– Ну ты и свинья!

– Так тебе и надо, извращенка несчастная! – Он снова дергает желоб.

– Оставь ты эту рухлядь в покое!

– Может, сама сюда залезешь, а я пока постою внизу и полюбуюсь на твою задницу? А? Ну, чтобы прочувствовала на себе, каково это?

Ну вот, я опять спалилась. Если он замечает каждый мой взгляд, я пропала.

– Я ничем не лучше тебя, малыш.

– Ты вчера очень долго пряталась в душе. Я и не подозревал, что бойлер в состоянии это пережить.

Том сует руку в задний карман и вытаскивает оттуда отвертку.

– Этому бойлеру место в утиле. Вода под конец была уже совершенно ледяная.

Я просто позволила ей остыть, подставляя тело холодным струям и ощущая, как оно заледеневает до костей и теряет чувствительность, потому что это был единственный способ как-то совладать со странной, не находящей себе выхода энергией, переполнявшей меня изнутри, снизить ее градус до переносимого уровня. Пожалуй, еще ни один мужчина в моей жизни не доводил меня до такого состояния, что мне в буквальном смысле пришлось принимать холодный душ.

Том устремляет взгляд на соседскую крышу, и, глядя на его профиль, я отчетливо вижу, как он сглатывает. Наверное, думает: фу, гадость какая! Дарси Барретт, дрожащая в душе, как крыса под дождем, со своим облепившим череп мальчишеским «ежиком».

Он еще немного приподнимается над краем крыши. Раздается скрежет металла по черепице, и лестница начинает угрожающе крениться. Я бросаюсь к ее основанию и обвиваюсь вокруг нее всем телом.

– Черт! Осторожней!

На лицо мне плюхается еще один мокрый лист.

– Все в порядке, – отзывается Том и начинает спускаться.

На меня он не оборачивается, а долго и старательно снимает лестницу и так же долго и старательно ее складывает. Мне это на руку: может, получится скрыть от него болезненный толчок в сердце.

– Я уж думала, придется тебя ловить, – бросаю я и, повернувшись к нему спиной, направляюсь к прудику.

Сердце готово выскочить у меня из горла. Я снова и снова сглатываю, но оно упорно не желает возвращаться на свое место. Кровь, кажется, сейчас потечет по моим жилам в противоположном направлении.

«Ну что, струхнула маленько, да? – говорит мое сердце. – Круто, сейчас я устрою из этого настоящее шоу!» Так, поехали, начинаем колотиться. Тахикардия, мушки в глазах, все как положено.

Думай о чем-нибудь другом, быстро!

Помимо моей ситуации с сердцем, раз за разом повторяется один и тот же, более скверный сценарий: я, по своему обыкновению, дразню его, он парирует мою колкость, я вспоминаю Меган и сплющиваюсь, как пустая пивная банка. Потом я смотрю на него, и внутри меня растет и ширится ощущение радости, и цикл начинается сначала.

Я знаю, какое решение у этой проблемы, и оно включает в себя такси в аэропорт.

– Не сомневаюсь, что ты бы меня поймала. И в результате… – он вскидывает руки к небу, – превратилась бы в лепешку. Эй! – Том наконец замечает мою молчаливость. – Что с тобой?

– Ничего, – на медленном выдохе говорю я.

Мое сердце пытается выкарабкаться из тела наружу, отчаянно трепыхаясь где-то в районе горла.

Руки Тома ложатся мне на талию.

– Твоя шпулька, – произносит он с глубоким сочувствием в голосе. – Что, болтает ее там, внутри?

– Прекрати. Хватит кудахтать. – Я пытаюсь вывернуться, но он не отстает. – Сейчас отпустит, нужно только отвлечься и не думать о нем. Когда ты меня трогаешь, от этого только хуже.

Он отдергивает руки от моей талии, словно обжегся.

От него пахнет так, как пахло всю жизнь: задутой свечкой с именинного пирога, терпко и дымно. Это тот самый запах, который щекочет ноздри, когда закрываешь глаза и загадываешь невозможное, невыполнимое желание, истекая слюной в предвкушении чего-то сладкого.

– Дыши давай, – требует Том, подбадривая меня точно так же, как это делал бы Джейми.

Когда я позволяю себе бросить один-единственный взгляд на его красивое лицо, напряженное выражение в его глазах напоминает мне, почему в детстве, когда они все улетали, я оставалась в аэропорту. Я – стресс. Страх. Неопределенность.