Кроме вылинявшего халата без верхней и нижней пуговиц, у нее может быть пара таких же платьев и рваные джинсы, но не такие, как у Светки, брендовые, а потертые от старости, ветхие.

Маша подтвердила его предположения:

— Да мне и собирать-то нечего. — Она открыла платяной шкаф, где висели не два, а три платья — одно с длинным рукавом (а вот брюк как раз и не оказалось), достала хозяйственную клетчатую сумку и небрежно побросала все туда. — Нижнее белье такое, что и доставать стыдно, — призналась Маша. — Если ты одолжишь мне тысячу рублей, именно одолжишь, потому что я не побирушка, то получишь ее после того, как я наконец устроюсь на работу.

— Где ты работаешь или работала? — поинтересовался Виталий, беря сумку.

— А где я могу работать? — усмехнулась девушка, подняв с плеч черные волосы (этот жест делал ее загадочнее). — Образования не получила. Да и как получить, если нет денег? Вот и приходится подвязываться на сезонки. Осенью и зимой в нашем городе нечего делать — пусто. А с курортниками открываются гостиницы. На лето я устраиваюсь горничной, а осенью хозяин всех увольняет. Приходится, как говорят, сосать лапу. В Приморске все скамейки расписаны. Даже продавцом без блата не устроишься. Может быть, в другом месте мне повезет? — Она быстро взглянула на Громова и опустила длинные ресницы. — Нет, я обещаю, что не возьму у вас ни копейки. Постараюсь устроиться на работу, если у вас с этим получше.

— Ладно, вперед и, как говорят, с песней. — Громов вышел в коридор, морщась от какофонии запахов (кислого борща, жаренной на каком-то вонючем жире картошки), и, закашлявшись, поторопился на лестничную клетку.

Девушка заковыляла за ним, обувшись в туфли на высоких каблуках.

Виталий разбирался в моде благодаря брату и сестре и сразу отметил, что такая модель вышла из моды лет десять назад.

«Наверное, еще материны», — подумал он.

Каблучки, видимо, были с набойками, которые цокали, как козьи копыта, по ступенькам.

Щелкнув ключом, Громов открыл дверь и помог девушке сесть на сиденье рядом с водительским, а сам примостился рядом.

— Клевая машинка, — Маша с интересом рассматривала салон. — Мне нечасто приходилось ездить в иномарках, разве постояльцы гостиницы иногда приглашали провести вечерок.

После этих слов, сказанных как бы между прочим, детектив напрягся. Почему-то мелькнула мысль, что Маша работала в гостинице вовсе не горничной, а девушкой по вызову, и тошнота подступила к горлу. Он с ранней юности питал неодолимое отвращение к проституткам.

Девица, словно почувствовав его состояние, скорчила забавную гримаску и толкнула его острым локотком:

— Небось подумал, что я подрабатываю проституцией? Забей на это. Не по моей части. Вечерок вечерку рознь. Когда меня приглашают в номера, я отказываюсь. Секс мне не нужен, особенно за деньги, однако хороший ужин и бокальчик шампанского — это моя слабость.

Виталий промолчал. Его сестра — если она таковой являлась — безбожно врала, и все ее ужимки выдавали ложь и испорченность. Да, не такой представлял он дочь красавицы Марины. Не такой…

Впрочем, а чего он ожидал? Курортная любовь дяди растила ее, как могла, выбиваясь из сил, чтобы ребенок был одет и накормлен, стеснялась написать Вадиму, чтобы не принести боль семье… По-своему эта женщина достойна уважения.

Ему удалось подавить чувство гадливости к испорченной девочке. В конце концов, она испорчена, потому что бедна. А сколько богатых развратниц, которым деньги совсем затуманили мозги, не собираются бросать разгульный образ жизни, никоим образом не смущаясь, что их имена постоянно мусолят в прессе.

— Тебе еще предстоит покататься в иномарках, — ободрил ее Виталий. — Ну что, поехали?

— Поехали.

Машина тронулась. Громов мельком взглянул на соседку:

— На могилу матери съездить не хочешь?

— Прошу, не надо. — Что-то грустное пробежало по ее лицу. — Потом, позже… Не сейчас.

Детектив не возражал:

— Как хочешь. — Он вырулил на дорогу, и автомобиль понесся вдоль моря, по узкому асфальтированному шоссе, гладкому, как лед. — Красиво у вас, — заметил он, любуясь бирюзой морской глади. — Знаешь, когда я увидел твой домик почти на краю утеса, вспомнил одно стихотворение. Его автор считает, что такое жилище скрыто от житейских невзгод.

Мария расхохоталась, громко, развязно, и это снова покоробило парня.

— Романтика… Может быть, какой-нибудь роскошный особняк на скале, с кучей охраны и электронным глазом, и укрывает хозяев от невзгод. Да и то дело не в скале и не в море. Впрочем, последнее слово сюда подходит. В море денег. Вот что оградит от многих неприятностей. А жалкий домишко, который я называла лачугой, не годится ни в роман, ни в стихотворение. Самый хороший сезон — лето, но летом бывают песчаные бури. Ты знаешь, какое человек испытывает чувство, когда ветер бросает ему в лицо песок горстями? Горячий воздух стягивает лицо получше любого лифтингового крема, волосы становятся похожими на солому. Хочется укрыться где-нибудь в прохладном месте, а мать кричит, чтобы мы продолжали работать в огороде, и она права. Знаешь, как нас спасали консервы? Когда не на что купить мясо, сойдет и картошка с солеными огурцами. Осенью в нашем городке начинается сезон дождей, и мы с мамой всегда мучились, потому что протекала крыша. Починить ее стоило больших денег, и мама подставляла под струю прохудившийся таз или ведро. Когда с моря дул пронзительный ветер, стекла и рамы трещали. Поверь, они не препятствовали тому, чтобы ветер просачивался в дом. Ты не представляешь, чего нам стоило прятаться от сырости и холода. У матери начался ревматизм, от него — проблемы с сердцем. Живи мы в других условиях — мать до сих пор была бы жива.

— Ей следовало написать Вадиму раньше, — проговорил Виталий. — Он и не предполагал, что Марина жила в таких условиях.

Маша насупилась:

— Ей следовало никогда не писать ему, — прохрипела она. — Никогда… Вот я еду с тобой и думаю, правильно ли сделала. Отец — если он на самом деле мой отец — привык жить без меня. Ты сказал, что у него недавно умер сын. Что ж, жаль, но я никогда его не заменю. Кроме того, у него есть дочь, которая навряд ли обрадуется моему приезду и станет портить мне жизнь.

— Со Светой мы разберемся, — пообещал Виталий. — Ты напрасно так о ней думаешь. Она очень добрая девчонка.

Маша вжалась в кресло, ссутулилась.

Громову стало ее жаль, и он протянул руку, чтобы дотронуться до ее плеча, но она оттолкнула ее.

— Когда мы приедем, скажи родственникам, что я не претендую на наследство, — с пафосом заявила она. — Даже если мне преподнесут его на блюдечке с голубой каемочкой — не возьму ни копейки.

— Да прекрати ты! — буркнул Виталий. — На данный момент ситуация проще некуда. Мой дядя хочет познакомиться со своей дочерью — и все. А какие отношения сложатся у вас потом — это мне неинтересно. Разберетесь — не маленькие. — Он притормозил у крошечного татарского кафе. — Слушай, тебе не хочется поесть? Я бы не отказался от тарелки плова и греческого салата. — Маша сглотнула, но промолчала. — То, что у тебя нет денег, я уже слышал, — он распахнул дверцу, и улица дохнула жаром. — Я задал вопрос: есть будешь?