Виталий оторопел. Такого он не ожидал. Да, Николай прав. Теперь незнакомку отыскать несложно. Стоит лишь навестить онкодиспансер и поинтересоваться блондинками от восемнадцати до тридцати лет. Наверняка их там не так много. Узнав новость, Виталий хотел немедленно ехать в клинику, чтобы раскрыть преступление по горячим следам, однако Вадим Сергеевич так упорно просил привезти новоявленную дочь в ближайшие дни, что Громов не смог ему отказать.

В самом деле, преступница никуда не убежит, впрочем, даже если убежит из Белогорска, он ее настигнет.

Вот почему Виталий с утра пораньше отправился в Приморск, находившийся в четырехстах километрах от родного города, и через пять часов благодаря хорошим дорогам и быстрой езде уже ездил по курортному городку в поисках улицы Виноградной.

Улица, правильнее сказать, улочка, находилась не в центре, но в потрясающем месте — на берегу песчаного утеса золотистого цвета. Узкие тропки змейками сбегали к пляжу. Дом Марины, ничем не примечательная совдеповская одноэтажная штукатуреная постройка, прилепился почти к краю обрыва.

Несмотря на старую черепицу, облупленные рамы окон, он выглядел почти сказочным. Виноград обвивал своими толстыми стеблями почти половину домишка, еще зеленые грозди свешивались гирляндами, старые деревья окружили его, как строгие стражи, разбавляя зеленым цветом тусклость и неприглядность старого дерева и облупившейся штукатурки. Вдали бирюзовым покрывалом простиралось море, и Виталий вспомнил стихотворение, очень ему нравившееся:

Этот дом стоял на скале, утопал в зелени, но не выглядел счастливым. Вряд ли житейские бури обходили его стороной.

Виталий потрогал калитку, оказавшуюся незапертой, и, оглядываясь, решился пройти в сад. Все выглядело нежилым, огород зарос сорняками. Они будто выталкивали из земли высохшие нарциссы и гиацинты, и бедные цветы не сопротивлялись, зная, что их луковицы, перезимовав, весной выбросят из земли изумрудные лучики-стебельки.

— Здесь есть кто-нибудь? — Громов подошел к окну и постучал указательным пальцем по пыльному стеклу.

— Что тебе нужно? — Пожилая женщина, с головой, повязанной платком, одетая в потертую выцветшую юбку и такую же кофту — наряд явно для работы, — поправила очки в старой роговой оправе, еле державшиеся на красном потном носе, и пошла на него, как танк Т-34, готовая бомбардировать при оказании сопротивления.

— Я к Марине Владимировне Собченко, — пояснил Виталий, выдавив из себя улыбку, хотя под грозным взглядом аборигенши улыбаться вовсе не хотелось. — Она дома, вы не знаете?

— Дом ее мне известен, — ответила бабуля (впрочем, ее возраст было трудно определить). — Пройдешь еще сто метров вправо — увидишь кладбище. Вот уже три года, как ее постоянное место жительства — там.

— Как? — растерялся молодой человек.

Рот его приоткрылся, и какая-то назойливая мошка попыталась в него залезть. Он сплюнул, чертыхнулся и посмотрел на женщину:

— Она умерла? Но почему?

— Чи инфаркт, чи инсульт. — Бабуля, произнеся эти слова, сделала ударение на первом слоге, потом пожала плечами, и старая кофточка неопределенного цвета затрещала на могучих телесах. — В общем, скоропостижно. Утром еще в огороде ковырялась, а вечером уже санитарка увезла. Бывает такое, бес знает отчего.

— Бывает, — согласился гость. — А ее дочь Маша? Она еще живет в этом доме?

Спрашивая, он не надеялся услышать положительный ответ. Слишком уж запущенным выглядел участок, да и сам дом.

— Машка-то? — Соседка усмехнулась, показав остатки зубов. Снизу их было три, а сверху — всего два. Наверное, на приведение зубов в порядок пенсии не хватало. — Давненько ее не видела. Не прошло и двух лет, как мать померла, она дом продала — и поминай как звали.

— Не видно, чтобы кто-то его купил, — удивился Виталий.

— Купили, — уверенно кивнула женщина. — Скоро приедут, строить особняк здесь будут. Место уж больно понравилось. Девчонке могли бы и больше заплатить, а дали копейки.

Виталий напрягся.

— И вы не представляете, где она может быть? — Его голос дрогнул.

Если женщина ответит отрицательно, он может никогда не отыскать свою сестру. Молодые девчонки мечтают о жизни в столице, и Маша могла туда податься и затеряться в Москве или Санкт-Петербурге.

— Оставила она мне на всякий пожарный свой адресок. — Бабуля снова поправила очки, начавшие запотевать. — Сказала, вдруг, мол, кому-то понадоблюсь. Правда, это было два года назад. Маша решила снять комнату в коммуналке, потом найти работу. Марина не смогла дать дочери образование. Денег едва хватало на жизнь, хотя она и корячилась на двух работах.

— Почему же Маша ей не помогала? — удивился Виталий. — Чем же она занималась?

— А ничем, — махнула рукой соседка. — Собиралась поступать, да никуда не поступала. У нынешней молодежи эти слова — «в институт готовлюсь» — оправдание безделья. Може, уже поступила? Тогда в общаге нашей ее найдете. У нас тут один институт — гостиничного хозяйства.

Громов очень сомневался, что Маша стала поступать в местный институт. Что-то подсказывало: она по-прежнему вольный художник, а значит, вполне может обитать по адресу, данному соседкой. Что ж, пора проверить.

— Где улица Гоголя? — спросил он соседку.

Коротким толстым пальцем с грязным ногтем та показала на дорогу.

— Поедешь налево, в город, потом на кольцо выйдешь — и направо. Дальше держишь правой стороны. Через пару километров ее и увидишь.

Несмотря на то что бабуля явно не была хорошим штурманом, Виталий довольно быстро отыскал улицу Гоголя (может быть, потому, что она состояла всего из пяти домов и располагалась почти в центре города?).

Дом, облюбованный Машей, серый, невзрачный, по идее, давно должен был войти в список зданий, предназначенных к сносу. Однако в нем жили, и об этом говорили занавески на окнах, цветы, за которыми кто-то ухаживал, и еще тысячи мелочей, не сразу бросавшихся в глаза.

Виталий поднялся на второй этаж по давно не мытой лестнице (судя по запаху в подъезде, люди иногда справляли в нем свои нужды) и постучал в квартиру номер четыре, снабженную четырьмя нерабочими звонками. Дверь тотчас открылась, будто его поджидали, и на пороге предстала воинственного вида женщина лет пятидесяти, с крашенными хной апельсиновыми волосами. Выражение ее морщинистого лица не предвещало ничего хорошего. Исходивший от нее «аромат» недвусмысленно подчеркивал, что Громов оторвал ее от важного занятия — поглощения спиртных напитков, скорее всего, дешевой водки.