В общем, когда кончались деньги, нужно было только переждать голод первых и самых тяжелых дней. Бывало, в темноте, кутаясь в одеяло, Мара мечтал о хрустящих куриных крыльях полковника Сандерса или о двух поджаристых котлетах, зажатых между мягкими булочками бигмака. А ведь мяса он давно уже не ел – он отказался от него по этическим соображениям. Но в первые сутки голодовки всегда мечтал о чем-то для себя запрещенном: ему хотелось насыщаться, как первобытный человек, вгрызаясь зубами в плоть и обгладывая кости. Это был настоящий, истинный голод, который как будто очищает не только внутренности, но и мысли (хотя это впечатление и обманчиво, ведь даже в анорексии может иногда примерещиться воздержание, извращенная духовная худоба). Иногда Мара уступал в схватке со своим голодом и рылся ранним утром по кухонным шкафам, чтобы пожарить какие-нибудь постные лепешки на воде. Но стоило набить желудок этой безвкусной дрянью, как голод вскоре возвращался снова, и отсчет приходилось начинать сначала. Но Мара знал, что вскоре тело все же сдастся, уступит, когда желудок окончательно опустеет, и тогда его захлестнет волной сонливости и полного безразличия. Именно это состояние пустого желудка и головы нравилось Маре: он мог часами лежать неподвижно, без сил, раскинувшись на матрасе, и думать, думать, ни о чем не переживая, просто уставившись в потолок.

Но теперь все было по-другому. Играла музыка, и заслушанные до дыр песни оставляли в пустой голове предсказуемый и отчетливый след с небольшим запозданием, как линии за самолетом в ясный день. За дверью комнаты выл голодный кот, изредка попадая в тональность. Мара лежал с любимым перочинным ножом в руке, ковыряя полусознательно уголок прислоненной к стене незавершенной работы (особенно неудачной, которую он не хотел видеть), и все его мысли в этот момент занимала Лиза. Мара надеялся, что она снова даст о себе знать. Больше недели они уже вели диалог (в последнее время – не такой насыщенный), и Мара ждал ее сообщений, и сердце его билось чаще от постоянного ожидания, даже когда он лежал мертвецом на подушке или скользил по полу в коридоре, на кухню и обратно.

Бездействие вдруг потеряло для него свою прежде бесспорную ценность, ожидание ответа не могло иметь ничего общего с мечтательной скукой. Мара готов был поставить под сомнение даже свое одиночество и раздумывал над чем-нибудь дерзким, отчаянным: например, он мог бы предпринять вылазку, поехать к Лизе, если удастся достать денег; посмотреть на санаторий, о котором она писала так много плохого и чуть-чуть хорошего, но главное, конечно, встретить ее и увидеть ее черный взгляд, как бархатный мох в лесу лунной ночью, чтобы убедить себя, что, не видя этого взгляда, но постоянно думая о нем, слишком преувеличил его красоту и силу…

Возможно, именно эти планы, такие далекие от его обычных ленивых мечтаний, дали ему сил выбраться из скорлупы сонных дней. «Достать денег, срочно достать денег», – думал Мара, лежа на продавленном матрасе в окружении пустых бутылок.

~ ~ ~

В конце первой недели ноября ему как раз написал бывший одноклассник и предложил работу. В другой раз Мара бы наверняка отказался. Приятель был коротко стрижен, слегка полноват, с выдающейся вперед массивной челюстью, как у Джорджа Вашингтона; он был громок, позитивно настроен и в целом неприятен Маре.

Мара его не помнил, хотя позже все-таки вычислил его по подбородку на фотографии в выпускном альбоме. За какой партой он мог бы сидеть, хорошо ли учился, угощал ли Мару жвачкой на школьной экскурсии? Мара не мог вспомнить – прошлое с тревожной скоростью уносилось от него прочь, а он будто бы стоял, брошенный, без багажа на обочине жизни.

Мара встретился с приятелем на его съемной квартире, и после пары дежурных фраз и неловкого пожатия рук, затем знакомства – кивком – с его женой они быстро перешли к сути дела. Мара должен был раскрасить для них недавно купленную детскую кроватку-качалку – их семья, как оказалось, ждала малыша.

Работать Маре пришлось прямо у них в квартире, в окружении двух этих посторонних людей. Кроватка должна была подойти как мальчику, так и девочке, поэтому Мара выбрал светло-голубой цвет в качестве основного и заполнил деревянный каркас резким абстрактным узором, окружавшим механическую птицу. Если смотреть издалека, можно было подумать, что птица заперта в клетке из голубого тернового плюща. Мара не сразу обратил на это внимание, но, к его удивлению, приятель оказался вполне доволен работой.

Весь оставшийся вечер Мара провел у бывшего одноклассника, наблюдая на кухне крутящиеся полные локти его суетливой невесты и выслушивая шизофренические планы приятеля о поднятии легких денег. Его возбужденные рассуждения о бинарных опционах, о стремительном росте интернет-валют нагоняли на Мару усталость и скуку. Обо всем этом у него не было никакого желания знать, и Мара несколько раз поднимался из-за стола, намереваясь уйти, но его всё удерживали, словно не хотели замечать его угрюмого настроения. В гостях он, правда, наелся борща, выпил пива, через силу впустил в себя соленья их родственников и домашнюю слоеную выпечку.

Домой Мара возвращался за полночь – вымученный, но сытый и с наличными в кармане. Он ехал в вагоне метро и вспоминал о Лизе, когда поезд остановили на несколько минут на открытом участке пути между станциями «Текстильщики» и «Волгоградский проспект». Он смотрел через окно на уродливое стеклянное здание бизнес-центра на Волгоградском проспекте и думал, что такое уродство, вероятно, мог наворотить какой-нибудь школьник в «Майнкрафте». Потом его усталые мысли вышли из берегов и потекли в какие-то безумные края (Мара был тем человеком, который сам может посмеяться только что придуманной шутке или даже вести диалог с самим собой). Он подумал: так странно, что название игры немного созвучно названию автобиографии Гитлера; это, в свою очередь, напомнило ему об изящной и пугающей форме СС и о Хьюго Боссе, который, по слухам, был личным портным Гитлера; затем в голову проникли байкеры (вероятно, из-за заимствованной ими фашистской символики или просто из-за густой бороды хипстера, сидящего на сиденье напротив), а образ байкера, наконец, привел его к книге Хантера Томпсона «Ангелы Ада», которую он прочел в ранней юности.

Когда поезд тронулся, Мара решил спросить Лизу о ее любимой книге.

Он тут же забыл обо всем, и, как только уродливое стеклянное здание скрылось за насыпью, а потом полностью растворилось в черноте поглотившего вагон тоннеля, Мара начал писать сообщение. Он был, как всегда, рассеян и верен себе; в общем, набирая сообщение, он испытывал приятное чувство