Прошло несколько томительных минут, в течение которых Марат просчитывал последствия, которые может вызвать его огромный портрет, выставленный на всеобщее обозрение и тем самым защищенный от немедленного уничтожения. О том, для чего Стерху — а кроме него, было некому — понадобилось осложнять жизнь незнакомому человеку, Марат не мог и гадать. В зависимости от обстоятельств Марату приходилось примерять на себя множество легенд, но в роли киноактера, критично рассматривающего собственную афишу, он еще не был. Две загорелые девушки, пройдя между Маратами, оглянулись и со смехом отвернулись и рассмеялись. «Какой мрачный!» — сказала одна из них в пространство. Следующие могли попросить автограф. Наконец, он рисковал дождаться появления людей, которые носили в памяти его фото как объявленного в розыск заключенного. Марат решил больше не медлить у афиши, но прежде, чем успел отойти, массивная дверь кинотеатра с ручкой в виде немого бронзового льва распахнулась и из нее быстро вышла Раиса. Она посмотрела на афишу, на Марата — его причастность к появлению своего изображения в таком неподходящем месте, видимо, не вызывала у нее сомнений.

— Это уже ни в какие ворота! — процедила она сквозь зубы. — Если он племянник директрисы, так думает, что ему позволено рисовать любых уродцев и только пугать публику своими афишами, вместо того чтобы ее привлекать!

— Я тоже возмущен царящими у вас беспорядками, — сказал Марат, — и разберусь с этим немедленно!

— Так я провожу вас в кабинет директора кинотеатра? — предложила билетерша с едким подобострастием. Но, не принимая ее тона, Марат решительно ответил:

— Не сейчас. Сначала я хотел бы посмотреть в глаза художнику. А что касается директора, то с ней я буду говорить о том, как радеет о кассовых сборах контролер Раиса Яновна Зотова: с одной стороны, пускает в зал малолетних безбилетниц (по крайней мере, одну такую гражданку я сию минуту за руку могу вывести из зала), а с другой — отпугивает платежеспособных зрителей, награждая их такими эпитетами, которые порядочному человеку вслух и повторить неудобно.

— Я думаю, ты неправильно понял, что я имела в виду, — проговорила Раиса, явно озадаченная угрозой Марата пожаловаться на нее директору. — То, что Серёженька Стерхов для чего-то изобразил на афише тебя, я поняла вот только что, потому что никто твою внешность здесь, на Бытхе, не знает, да и сеанс дневной — словом, это не так уж страшно, хотя согласись: ты далеко не красавец и не киногерой.

— Насчет этого спорить не буду, — подхватил Марат, постепенно вместе с контролером удаляясь от афиши по направлению к входу в кинотеатр. — Даже если тетка этого афишеанца — директор кинотеатра, найдутся птицы и более высокого полета. Но что касается заполняемости зала… Я бы не стал так однозначно утверждать, что такие афиши отпугнут публику. Когда я только себя увидел, первой мыслью было вежливо попросить в овощном ларьке через дорогу, всего лишь на минутку, длинный нож, которым режут арбузы, и безжалостно соскоблить эту мазню. Я имел право без разрешения администрации кинотеатра удалить портрет, куда меня поместили без моего ведома. Но я быстро сообразил, что никакая цель, кроме как поставить всех, включая себя, в нелепое положение, этим не достигается. Случай из разряда «сделанного не воротишь». Теперь остается уповать только на фантазию зрителей, а уж нашим-то соотечественникам ее не занимать! Конечно, моя физиономия вряд ли вызовет одобрение, если думать, что так выглядит положительный герой. Но если представить, что это выброшенный на берег морской шпион, всё встает на свои места. И всё же хотелось бы знать: где в этом большом современном здании находится мастерская самобытного местного художника Сергея Стерхова?

— Он такой же местный, как и ты! — сварливо сказала Раиса, лишний раз убедив Марата, что легенду, согласно которой он принадлежит к здешней шпане, придется забраковать. Его считали приезжим, даже ни о чём не спрашивая. — Демобилизовался из армии и приехал к тетке отдохнуть на пару месяцев. Ну, и заодно подзаработать. И вот этот шаромыга, пользуясь высоким покровительством, употребляет свой отдых на то, чтобы куражиться над людьми! Сегодня себя увидел ты, а завтра я? И в какой роли? И что подумают зрители про очаг культуры, в котором человек с афиши и контролер зала — одно лицо? Я, во всяком случае, этого так не оставлю и обращусь в руководство кинопроката. А ты рассчитываешь на свои силы? Не думаю, что их хватит для обуздания этого похитителя чужих индивидуальностей.

С этими словами Раиса провела Марата через фойе к служебному входу, уточнив: мол, по коридору до конца, а потом по ступенькам в подвал. Но прежде, чем она скрылась, Марат быстро сказал:

— Но если мне удастся оградить вашу внешность от срисовывания, я попрошу вас о небольшом одолжении.

Она не успела ответить или не сочла нужным, и в последующем это давало Марату шанс истолковать ее молчание в свою пользу.

Каморка в подвале, где Стерх писал афиши, по проекту изначально была какой-нибудь подсобкой или кладовой — настолько в ней оказалось тесно. Видимо, хозяину пришлось протискиваться между огромными рамами, обтянутыми шершавым холстом, и перешагивать через банки с красками, потому что на стук Марата железная дверь отворилась лишь после продолжительной возни за ней.

— Ты кстати, — сказал Стерх, моментально узнав Марата и протягивая ему, как старому знакомому, выпачканные краской пальцы. — Попозируешь мне.

— Зачем, после того как ты меня уже нарисовал?

Стерх провел рукой по лбу, как бы припоминая:

— А! Ты про афишу. Ну, это была попытка одним выстрелом убить двух зайцев, но удалась она только наполовину. От писания очередной афиши я, с твоей помощью, конечно, отделался малой кровью. Но то халтура. А вот как набросок к картине, которая мощно захватила меня со вчерашнего дня, это изображение меня не устраивает. И ты мне сейчас поможешь во второй раз — понять, что не так. Нет, говорить тебе ничего не придется. Роль искусствоведа я тебе не навязываю, да ты с ней и не справишься. Ты и палец о палец не ударишь. Просто посидишь в той позе, что вчера на берегу, а я к тебе пригляжусь.

С этими словами Стерх поднял повернутый к стене холст и поставил его, как на мольберт, на трубы теплосетей — на высоте метра от пола они прошивали насквозь всё пространство этой узкой каморки, деля ее на две неравные части. На холсте оказалась та же, что на афише, узнаваемая сцена, взятая более широко, хотя и мельче по масштабу. Но это было и понятно. В отличие от афиши — ее-то должны были замечать издалека, — такую картину немыслимо было выставить в людном месте.

Над головой Марата была протянута рука. Она уже выпустила свободный конец ремня, обвивающего запястье Марата, ремень вот только что упал на гальку, но рука еще не успела опуститься вдоль тела. Или девушка забыла ее опустить, вся захваченная тем, как из-под лиловых потеков, в которые превратился ее купальник на груди и бедрах, проявляются сосок острой груди и округлая ягодица. На картине Жека стояла к зрителю боком, выгнув шею, смотрела расширенными глазами сверху вниз на свое обнажающееся тело с выражением смертельного ужаса, который переполнил ее до краев и в следующий миг после того, который запечатлел художник, вырвется горестным криком отчаяния и безумным бегством.