Самостоятельно восстановить полную картину всего, что со мной произошло, у меня так ни разу и не вышло, но мне все объяснил добрый доктор Йося. Мужчина, лицо которого напоминало переспевший арбуз и собиралось вот-вот лопнуть, ростом в полтора шага и с животом-арбузом побольше головы, в застиранном до дыр некогда белоснежном халате и ароматом изо рта будто из выгребной ямы, со знанием дела проинформировал меня: «Мозг – единственный орган человека, который изучали задолго до нашего с вами появления, и не сумеют в нем разобраться даже спустя несколько веков после нашего ухода. Я знаю одно – вам не нужно собирать воедино редкие осколки воспоминаний. Сейчас я разговариваю с вами не как врач, а как отец, мужчина, человек. Иногда «не помнить» – единственно верный выбор. Первое время вам придется принимать некоторые препараты, блокирующие воспоминания, которые не каждому под силу вынести. Спустя месяцы, может, и годы, точно не скажу, все мы разные, возможно, сможете обходиться без таблеток. Годы сыграют на руку и сами сотрут ненужное и болезненное. Вы красивая девушка, у которой впереди вся жизнь, и уж поверьте мне, старику, будете жить на зависть всем и думать забудете о грустном эпизоде в вашей биографии. Со временем ваши воспоминания станут лишь дурным сном, не более того. Так что пусть вас не тревожат обрывки и эпизоды, скоро и они сотрутся».

Я окончательно успокоилась, не пытаясь больше объяснить изредка пробивающиеся в сознание обрывки прожитых дней. Мой мозг охотно поддался препаратам.

Амнезия и лекарства уничтожили почти год жизни. Четко я помнила зиму восемьдесят шестого, а вот март уже выпадал, апрель практически стерся, не говоря о других месяцах. Даже о смерти Прокоповны мне сообщила мама уже в восемьдесят седьмом. Тем самым, пояснив мои ночные видения о том, как я сижу на кладбище среди могил и горько рыдаю, хотя чья это была могила, я понятия не имела. Я оплакала Прокоповну еще раз. Иногда мне казалось, что начиная с апреля в моей жизни ничего хорошего не случалось, и именно поэтому препараты подействовали, проглотив такой объемный временной промежуток, – они просто помогли мозгу перекрыть все плохое, и в конечном итоге я была им за это благодарна.

– Боже мой, Кира, прости, прости меня ради всего святого! – Психологиня утопает в слезах. Она буквально захлебывается и, не успевая осушать щеки, набрасывается на меня с объятиями. – Боже ж ты мой! Ребенок, милый ребенок, сколько ж хлебнуть тебе довелось… Что ж за люди-то такие твои родители?! Разве мать смогла бы так поступить? Разве отец допустил бы подобное? А я еще на своих в обиде, что отреклись от дочки-преступницы. Да они просто ангелы по сравнению с твоими монстрами, выпущенными из преисподней! По-другому их назвать у меня язык не поворачивается.

Женщина искренне рыдает, а я разучилась это делать. Для меня собственная жизнь давно превратилась в один из романов ужасов, которыми я зачитывалась в тюрьме. Настолько в ней все невероятно и жутко, что мозгу проще принять истину в форме написанной кем-то книги, а умываться слезами над выдуманными сюжетами я никогда не умела.

Нашу «идиллию» прерывает невообразимый шум, который уже был мне знаком. Психологиня выпускает меня из объятий и всматривается в сторону, из которой доносится грохот и «пуканье».

– Послушай, милая, на дворе не май месяц, и если мы пропустим и этот автобус, боюсь, околеем. Времени давно за полдень, и солнце уже в тучах спряталось, а мы с тобой не в норковых шубах. Может, поехали ко мне? Чаю заварю, состряпаю что-либо, а то ведь у тебя небось и маковой росинки во рту с утра не было. У меня хоть и однушка, но места на двоих хватит. Да и если не уедем на этом, на другой толпа соберется. Как ты на это смотришь?

Я смотрю на свои изношенные ботинки, в которых уже давно не чувствую ног, растираю ладонями плечи и понимаю, что предложение незнакомки просто счастье. Мне некуда идти. Меня никто нигде не ждет. Почему бы и нет?

– Я согласна, – шепчу и тут же беру в руки рюкзак.

– Вот и чудненько! – Психологиня расплывается в широкой улыбке и хватает со скамейки свою сумочку. – Поужинаем, выпьем по рюмке «чаю», согреемся, наговоримся вволю. Чует мое сердце, что в твоем еще ой как много всего схоронено.

– Что есть, то есть.

Красный рычащий зверь начинает тормозить за несколько метров до остановки, а мы с Психологиней готовимся запрыгивать в него чуть ли не на ходу.

Я в последний раз обвожу взглядом серые заборы «Касатки» и ловлю себя на мысли, что больше никогда не хочу даже проходить рядом. Мне не было плохо за стенами из серого кирпича, но жизнью это не назовешь. Проведя на свежем воздухе и теплом солнце несколько часов, тщательно покопавшись в прошлом, во мне наконец начало пробиваться наружу желание жить. Два года я будто была похоронена в склепе, но случилось чудо – человеческое участие незнакомки и самые обычные земные прелести спровоцировали трещины в нем, и еще немного – мой склеп может развалиться полностью.

Стоило автобусу притормозить и едва распахнуть дверь, мы тут же запрыгнули в салон. Свободных мест, как ни странно, не оказалось. Стоя плечо о плечо с такими же стоячими пассажирами, мы не спеша покидали границы «Касатки».

– О, Евдокия Кудряшова несется, – с улыбкой на губах, глядя в окно, констатировала Психологиня, я тоже с любопытством уставилась на бежавшую позади автобуса женщину, похожую на жирафа. – Это ж надо – досидеться до последнего, чтоб потом скакать, как раненая лань. Вот дура. Да не догонишь, не догонишь!

Кричит моя новая знакомая, абсолютно не смущаясь по поводу того, что в автобусе, кроме нее, еще пара десятков человек. Я молчу и виновато опускаю в пол глаза, когда ловлю на нас осуждающие недовольные взгляды.

За окном меняются пейзажи – поля, леса, березовые рощи, села, а страшный зверь по кличке «автобус» медленно, но уверенно везет нас в заданном направлении. На протяжении всего пути одни пассажиры сменяются другими, не прошло и часа, как мы с моей новой знакомой уселись на освободившиеся места.

– Знаешь, с тобой ведь все более или менее понятно, – нарушает покой Психологиня. – Наивный, глупый ребенок, по неопытности сотворивший страшный проступок. Но что не так было с твоими родителями? Взрослые образованные люди – и такое творить?! Их что, волки воспитали? Хотя нет, волки за своих щенков любого порвут. Тогда кто лишил их способности быть людьми?

– Хотелось бы мне найти ответы на эти вопросы, но у меня это не выходит. Больше двух лет я думаю об этом и не вижу ответов. Возможно, мне сложно хоть как-то понять их поступки, потому что ни мать, ни отец никогда не рассказывали о своем прошлом. У меня никогда не было бабушек и дедушек, теть и дядь, братьев и сестер. В наш поселок как папа, так и мама прибыли на работу по назначению вуза, а о том, где прошло их детство, кто и как их воспитывал, никому не было известно. Уверена, все ответы кроются в их детстве, вот только нет у меня возможности заглянуть в их прошлое, а расспрашивать уже некого.

«У меня никогда не будет детей! Никогда-никогда-никогда-никогда-никогда-никогда…» – пульсирует в голове, в то время как очередная рубаха одного из шести братьев достирана. Костяшки пальцев разодраны до крови, по сути, вот уже пять лет они не заживают.