не отпущу. Во-вторых, завтра же пойдешь к Некрасову и все объяснишь. Он поймет и поможет. Надо работать, работать, Иван! В этом выход. И в-третьих, познакомлю тебя с нашим сибирским землячеством. Прекрасные люди, замечательные друзья — Потанин, Песков, Ядринцев… Кстати, в Иркутске ты не встречался с Николаем Щукиным? Правда, он туда недавно вернулся, до этого жил в Томске. Тоже примечательная личность. Готовит сейчас первый сборник сибирских рассказов. Понимаешь, первая ласточка — книжка сибирских литераторов! Ты не мог бы что-нибудь ему послать? Нет, Иван, ты приглядись получше к людям, вокруг себя оглянись — и поймешь: жить надо, жить и дело делать!

Красноперов кивнул, но как-то равнодушно и рассеянно. Рассеянно же повторил:

— Жить надо… Знаешь, Кеша, если можно, налей мне еще вина.

Вечером отправились к Потанину.

Закатное солнце окрасило Неву в багрово-горячий цвет, вода точно горела изнутри. Постояли у каменных сфинксов, холодный вид которых как бы намекал на что-то вечное, недоступное разуму, и хандра опять возвращалась, сжимая, как клещами, сердце.

Красноперов печально и тихо продекламировал:

Немые сфинксы, каменные души,

Какую тайну носите в себе?

Омулевский посмотрел на него, тряхнул копной белокурых волос, спросил удивленно:

— Твои? Отличные строчки. А дальше? Нет, правда, хороши: «Немые сфинксы, каменные души, какую тайну носите в себе…» А дальше?

Красноперов иронически-горько сказал:

— А что дальше. Дальше — кромешная пустота. Тайны, тайны — кто их может разгадать? Тайна для меня и в том, что я живу, хожу по земле, мучаюсь и страдаю неведомо зачем, тайна для меня и в том, что в любой миг можно оборвать всякие связи с этим миром — был ты и нет тебя. Не правда ли, Кеша, смешно мы выглядим? Послушай, — спросил он вдруг, — а зачем ты ведешь меня к Потанину? Впрочем, догадываюсь… — Красноперов усмехнулся, поморщился, лицо его сделалось злым и некрасивым. — Хочешь оживить меня, вдохнуть в меня силы? Смешно. Смешно, брат. Да и зачем? Что для меня жизнь, если душа пуста? И если нечем заполнить эту пустоту… Нечем, Кеша.

— Работой. Борьбой. Разве этого мало?

— Против самого себя бороться?

— Не против, а за себя, за жизнь свою бороться.

— Не умею, разучился я жить, — мрачно сказал Красноперов. — Бороться же за жизнь, которая ничего не стоит, считаю ненужным и даже унизительным занятием. И зря, зря ты возишься со мной, напрасно. Нет, в самом деле, что это вы все пытаетесь тащить меня за уши? — спросил он, как будто сам удивившись этой внезапно пришедшей в голову мысли. — Зачем? Помнится, граф Муравьев-Амурский, добрая душа, готов был раскошелиться ради того, чтобы двадцатилетний детина стал гимназистом… Некрасов деньги наперед выдал, участие проявил. Из жалости? А зачем, скажи на милость, жалеть меня? Вон и городовой выдернул из воды. Ну тот, может, по долгу службы. И ты вот, Федоров-Омулевский, пытаешься меня спасти, держишь за воротник… А разве можно спасти человека, если он сам того не желает? Да и не стоит того… Не стоит. — Он помолчал. — По правде сказать, выход есть. Один выход: вернуться обратно в Сибирь. Маменька с отцом рады будут. Невесту подыщут. Обзаведется Иван Красноперов семьей. Служить станет. Днем служба, вечером карты, жена… А что? Живут же другие. А то извозом займусь. Либо с отцом в мастерской Цукермана стану работать. «Гробы и памятники» мастерская называется. Отец мой лучший мастер по гробам — такие домовины ладит, загляденье! Заказчик валом валит. И то: лучше красноперовских гробов во всем Иркутске не сыскать!.. — горестно усмехнулся. — Очень, скажу тебе, нужное ремесло. Особенно в Сибири. Боже мой, снова Сибирь?! — он даже застонал тихонько. — Каторжная земля. Нет, нет, уж лучше головой в Мойку, чем обратно в Сибирь… Ни за что!..

* * *

Потанин встретил гостей приветливо. Пожал Омулевскому руку, вопросительно глянул на Красноперова.

— Иван Маркович Красноперов, — сказал Омулевский. — Тоже сибиряк. И тоже — поэт.

— Несостоявшийся, — насмешливо уточнил Красноперов.

— Это ничего, — улыбнулся Потанин. — Мы все пока несостоявшиеся. А вот состоимся — таких дел наделаем!.. Давно из Сибири? А я уже сто лет, кажется, не был, так хочется побывать. Непременно летом поеду. На Иртыш, в тайгу, на Алтай… — говорил горячо, быстро вышагивая по комнатке. Был он среднего роста, сложен крепко, подтянут. Видимо, служба казачьего офицера в свое время наложила свой отпечаток. Красноперов смотрел на него удивленно, не веря в искренность его слов. Глупо, нелепо, вырвавшись однажды из петли, снова совать свою голову в петлю… Ерунда. Игра в патриотизм, фиглярство.

Смутно, тоскливо было на душе Красноперова. Жалел он, что пришел к Омулевскому, что согласился пойти сюда… Зачем? Все, что он делал в эти дни, Иван Красноперов, происходило как бы само по себе, помимо его воли, помимо желаний, которых и не осталось в нем…

— А мне кажется, — сказал он, глядя на Потанина, стоявшего посреди комнаты, — мне кажется, Сибирь повсюду. Куда ни уйдешь, ни уедешь, она держит тебя, не отпускает… — Подумал и пояснил: — Невежеством своим держит, холодом, кандалами своими… Мне кажется, я родился в этих кандалах и до самой смерти мне их носить. До самой смерти! За что ж я должен любить Сибирь?

— Не вина Сибири в том, что обули ее в кандалы, — возразил Потанин и повернулся к Омулевскому: — Что нового, Иннокентий?

— Стихи новые, — ответил тот весело, искоса глянул на Красноперова и добавил: — О Сибири.

— Конечно же, о Сибири! О чем ты еще можешь писать?

— Вот, вот, — усмехнулся Красноперов. — Оплакиваем Сибирь.

— Почему же оплакиваем? — сказал Потанин. — Сибири не слезы, а ум, руки добрые нужны.

— Ах, оставьте! — поморщился Красноперов. — Никогда не поверю, что кто-то по доброй воле на это пойдет… Вон Менделеев тоже, кажется, сибиряк? — вдруг вспомнил. — А как будто не собирается возвращаться обратно в Сибирь…

— Менделеев сейчас и не может вернуться, он здесь гораздо нужнее. Курс лекций Менделеева по химии — это блестящая школа для каждого студента, в том числе и для нас, сибиряков. А вот когда в Сибири будет свой университет, тогда и сибирякам не надо будет ехать в Москву или Петербург…

— Университет в Сибири? — засмеялся Красноперов. — Такой сказки я еще не слыхивал! Новый острог куда еще ни шло…

— И университет, — твердо сказал Потанин. — Отчего же вы не допускаете такой мысли?

Красноперов горестно усмехнулся и, уйдя в себя, за весь вечер не проронил больше ни слова. Народу собралось много. Непонятно было, как они сумели разместиться в крохотной комнатке. Всякий раз, когда появлялся кто-то новый, Омулевский, повернувшись к