– Петр Павлович! – закричала она снова. – У меня восковая посмертная маска великого Верди! А ваши орлы сейчас устроят мне допрос с пристрастием и наверняка сломают ее, полагая, что в ней спрятано взрывное наноустройство!

И надо же, это возымело действие! Раздались поспешные шаги, кажется, послышалась пара бранных слов, адресованных в адрес начальника охраны, не исключено, что до Ларисы донеслись даже хлопки сановной ручки по упитанным личикам нерадивых и, что ужаснее, непонятливых холопов.

Перед ней возник Петр Павлович – точно такой, как она знала его из телевизора, ибо раньше ей с ним сталкиваться не приходилось. Ведь они вращались в совершенно разных – нет, даже не кругах, планетарных системах.

– Где, где?! – воскликнул он, протягивая к Ларисе руки. – Милая моя, покажите!

Лариса показала то, что взяла с чердака вдовы академика Сверчкова.

Петр Павлович ахнул, затем попытался достать из внутреннего кармана смокинга очки, уронил их на ковер, сразу три охранника бросились их подымать, сшиблись лбами, чуть не повалили на ковер самого обладателя очков и вызвали его праведный гнев, новую тираду бранных слов и очередные зуботычины.

Водрузив на римский нос очки, Петр Павлович виновато улыбнулся:

– Видите, милочка, с каким материалом мне приходится иметь дело! А вы говорите, сакральность и империя. Ах, ах, ах…

Он минут пять, не меньше, рассматривал посмертную маску из некогда белого, а теперь отливающего янтарной желтизной воска, причем на протяжении этих минут в фойе, несмотря на присутствие нескольких десятков человек, царило гробовое молчание.

Наконец Петр Павлович дрожащим голосом произнес:

– Невероятно, просто невероятно! Помню, в Цюрихе лет шесть назад гипсовую маску выставляли на продажу, так нет, мало того, что у меня ее перехватил какой-то прыткий интернет-миллиардерчик, конечно же, заокеанский, так она потом еще и подделкой оказалась! А это…

– Это подлинник, – спокойно произнесла Лариса. – Причем заметьте несколько волосков, прилипших к воску с внутренней стороны. Если провести сопоставительную генетическую экспертизу с привлечением потомков великого синьора Верди, то подлинность подтвердится стопроцентно!

Петр Павлович, благоговейно держа в руке маску, произнес:

– Господи, ведь недаром я в прошлом году на Афон ездил! Чудо, просто чудо! Она подлинная, я это просто чувствую!

– Подлинная, подлинная, – закачал сединами маэстро, – я это тоже чувствую, дорогой…

Кажется, головами закачали и охранники, а вместе с ними гости, выражая свое полное согласие с точкой зрения Петра Павловича.

А тот весело посмотрел на Ларису:

– Ах, и вы хотите… Продать мне ее?

– Подарить. В знак моего преклонения перед великим Верди. Он бы наверняка пожелал, чтобы его посмертная маска оказалась в коллекции человека, который лучше, чем кто бы то ни было, понимает гениальность его музыки.

Уточнять, кто же является этим человеком, Лариса не стала – все присутствующие и так поняли.

Петр Павлович, еще более повеселев, сказал:

– Ах, милая моя, мы ведь, кажется, незнакомы? Кстати, мне в Москву – вам случаем не по пути?

– По пути, – кивнула Лариса. – И я не откажусь от скромного ужина…

Петр Павлович расхохотался, потрепал ее по руке и сказал:

– Ну, тогда вперед! Нас ждут сани и ковер-самолет. Точнее, всего лишь эти идиотские джипы и самолет с коврами. Кстати, меня зовут Петр Павлович, но для хороших друзей я Пьер. А как ваше имя, прелестная почитательница таланта великого Джузеппе?

Они вместе спустились по лестнице к ожидавшим сановника джипам, а когда один из охранников, желая угодить, протянул руки, дабы подержать маску и Петр Павлович мог без проблем забраться в салон автомобиля, тот, прижав реликвию к себе, как военный трофей, забормотал:

– Бог подаст! Вот, Лорочка, смотрите, и такие остолопы меня окружают! Мучение, да и только! Если бы не музыка маэстро Верди, я бы давно уже выпил чашу с цикутой…

Ужин на борту самолета, вмиг домчавшего их до столицы, был короток, но фантастичен. Петр Павлович оказался галантным, как джентльмен старой закалки, и не совершал даже поползновений приставать к Ларисе, ведь она стала его музой. Под конец он дал ей свой телефон, известный лишь избранным, а когда речь зашла о том, чем он мог бы компенсировать необычайную душевную щедрость своей музы, она коротко и ясно сообщила ему свое желание.

Петр Павлович посуровел, поставил на стол бокал с рубиновым фалернским и отчеканил:

– Люблянский нарушил все писаные и неписаные правила. Обманул очень уважаемых людей. Подвел сына одного из них и выставил зятя другого в крайне дурацком свете. Дело даже не в деньгах, а в понятиях!

Но, взглянув на лежащую на бархатной подушке посмертную маску, смягчился:

– Впрочем, к нему на самом верху уже давно потеряли интерес. Ведь этот Люблянский – паяц, не более…

Паяц и убийца детей…

– Но все равно негоже его ублажать… Скажи, чем он тебе так дорог?

Лариса честно призналась:

– Всем, Пьер!

Тот вздохнул, задумался, видно, о своем, и ответил:

– Понимаю. Втюрилась в плохиша и страдаешь. Ты прямо как героиня оперы Верди! Как Тоска! Готова пожертвовать собой ради любимого подлеца.

Петр Павлович явно полагал, что она является пассией Люблянского и думает о том, какой бы сюрприз устроить возлюбленному к дню рождения. А что бы сказал Пьер, узнай он истинную подноготную этого дела?

– Ладно, Лорочка, ничего обещать не могу. Мне надо тут со своим сватом перетереть эту проблемку, в бане на госдаче. Вот он добро даст, тогда можно. А без этого… Если бы не Люблянский, а простая шушера, то проблемы вообще не было бы, но за этим типом нужен глаз да глаз! Кое-кто на него еще зуб имеет!

Лариса шумно вздохнула, а Пьер сказал:

– Ну, не переживай. Повторяю, обещать не могу, но шансы неплохие. Этот кое-кто не такая уж большая шишка. Скажу по секрету, он все равно скоро в заслуженную отставку уйдет. Только сам об этом пока не знает. Кстати, у меня твой телефончик есть? Нет? Так дай! Как только все выяснится, тебе перезвонят! А теперь давай выпьем за помин души великого маэстро Джузеппе!

Они, конечно, выпили, а после приземления Петр Павлович, теперь известный Ларисе как Пьер, галантно предложил подвезти ее домой. Представив, что ее доставит кавалькада черных джипов, она тактично отказалась. Впрочем, Пьер и не настаивал, так как желал во что бы то ни стало отправиться в свою резиденцию, чтобы положить под стекло в собственном частном музее восковую посмертную маску итальянского композитора.

Лариса чувствовала себя одновременно опустошенной и счастливой. Все вышло еще лучше, чем она задумывала. И Пьер – в этом она была уверена – умел быть благодарным людям, которых относил к категории важных.