– Кстати, я виделся с Генри на прошлых выходных, – вдруг заявил Дил.

– Да ну? – как можно спокойнее отреагировала я, засовывая руку в пачку с чипсами.

– Не хочешь меня спросить?

– Спросить о чем?

– Да ладно тебе, Фил.

– Ну, что?

– Не хочешь знать, что он сказал о тебе?

Я повернулась к нему. Теперь мы сидели лицом к лицу, и он ухмылялся, облокотившись на маленький вагонный столик, заставленный опорожненными пивными банками. Конечно же, я хотела, но еще больше я хотела не иметь такого желания.

– Ну что ж, продолжай, – смиренно сказала я, покручивая свою пустую банку и делая вид, что читаю входящие в напиток ингредиенты. «Подавать со льдом» – советовал производитель. Мы выдули все в теплом виде.

– Он был совсем никакой.

– Пьяный?

– Похоже. Но, во всяком случае, он снова пригласил нас всех этим летом в Корнуолл.

– Да ладно? Надо бы поехать. Мы можем взять «Вольво».

– Да, да. Хорошо было бы собрать всю банду, посмотрим, смогут ли Найл с Милой отпроситься с работы.

– А Джесс?

– Джесс пиарщица, она всегда может взять выходной. А Пэдди, скорее всего, к тому времени уже и так будет безработным.

– Бля-я-я! – протянула я, чувствуя, как сжимается мой желудок. – Я пропустила спектакль Пэдди, да?

– Именно так.

– Боже, он сильно злится?

– Нет, не злится. Он не очень-то и надеялся, что ты придешь.

– Это почему?

– В соревновании на надежность тебе не светит даже самой последней грамоты, Фил.

– Что? Да это…

– Да, да, да. – Дил удовлетворенно откинулся на спинку кресла.

– Я, блядь, няня, Дил. Я сама надежность.

– Сдаюсь.

Я стала смотреть в окно, за которым тянулись незнакомые сельские пейзажи Кембриджшира. Мои родители продали наш дом в пригороде Северного Лондона, в котором прошло мое детство, вскоре после того, как я уехала учиться в университет. По правде, я до сих пор не могу им этого простить, хотя не скажу, что часто приезжала домой. После того как я почувствовала вкус свободы, назад дороги уже не было. Будучи маленькой, я думала, что этот родной и безопасный дом останется таким навсегда, даже несмотря на его тишину и скуку, ведь родной дом есть родной дом. А потом, когда я уехала, мне открылись суровые радости выживания. Откровения скудного существования. Перманентное пребывание на мели, когда тратишь все до последнего пенни на бутылку самого дешевого красного вина, чтобы скрасить субботний вечер. Когда готовишь огромную кастрюлю спагетти болоньезе, чтобы растянуть на неделю. Урезание потребностей превратилось в форму искусства. Пришлось учиться расставлять приоритеты: если притормозить с выпивкой, можно купить больше табака; если сговориться разделить одну пиццу на всю компанию, то можно взять больше пива. Везде и всюду я ходила пешком, так как общественный транспорт стоит денег. Кроме экономии средств, пешие прогулки позволяли знакомиться с городской жизнью. И вольготно дышать. Если шел дождь, то я мокла, потому что зонт был излишеством. Все было превосходно: в хорошие времена все легко и просто, в плохие не было ничего такого, что не могла бы скрасить горячая ванна. Вокруг меня всегда гудел рой нищенствующей братии. Ночи с DVD под косячок. Ночные загулы с липкими шотами и танцами до рассвета. Я поняла, что куда больше чувствую себя дома, отрубившись в обнимку с друзьями или каким-нибудь парнем на чьем-нибудь диване, чем за убогими разговорами в обывательской атмосфере родительского жилища. А когда они переехали в провинцию, то у меня практически не осталось причин навещать их.

– В конечном итоге у нас вышел очень глубокий разговор. – Дил снова напомнил мне о Генри.

Я промолчала, продолжая смотреть на постоянно сменяющиеся пейзажи за окном. От волнения у меня вспотели ладони, и я незаметно вытерла их о джинсы.

– Знаешь, вот наркотики… Все это вылезает наружу в свое время.

– Согласна.

– Иногда я задаюсь вопросом, наркотики своим действием выявляют нашу истинную сущность или же просто, скажем, повышают личностный…

– Наверное, это просто дерьмо и больше ничего.

– Генри спрашивал меня о гибели брата, – вдруг сказал Дил ровным голосом.

– Что? – я резко повернулась к нему лицом. – Черт, это…

– Похоже, я единственный из его знакомых, кто тоже потерял родного человека, как и он.

Почему эта параллель ни разу не пришла мне в голову? Тогда бы я могла спросить у Дила совета, как мне лучше вести себя с Генри, чтобы утешить его. Я могла бы пригласить их двоих пойти куда-нибудь выпить и по ходу дела аккуратно подтолкнуть к откровенному разговору на эту тему. Или же меня настолько ослепил мой романтический угар по Генри, что его горе стало восприниматься мною как помеха? Впрочем, скорее всего, мне просто не хотелось напоминать Дилу о Бене.

– Но, мне кажется, это не совсем одно и то же… – начала я, но Дил перебил.

– Не тебе судить, Фил.

– Не мне, извини. Черт…

– Ох, и еще он сказал, что влюбился в тебя.

Я была ошарашена и просто таращилась на Дила.

– Погоди, что ты сказал?

– Ну, дословно это было так: «Я думаю, я увлекся Джони, дружище, возможно, я влюбился в нее».

Чувствовалось, что для Дила это было не больше чем какая-то жестокая, странная шутка. И я уже собиралась спросить, что же он ответил на это заявление Генри, но в этот самый момент мягкий голос с северным акцентом из громкоговорителя сообщил, что поезд прибыл на стацию Или.

– Черт! – выругалась я, хватая дневник и ручку. – Это наша остановка!

– Как? Господи! – подскочил Дил.

Мы вывалились на платформу с кучей мусора, одежды и сумок в руках. И я поняла, что плачу.

– Ну-ну, Фил, – обнимая меня, сказал Дил, предварительно бросив весь наш скарб на грязный асфальт.

Я разрыдалась, уткнувшись в его плечо.

– Извини меня, – запричитала я, прижимаясь к нему. – Прости, что никогда не спрашиваю тебя о Бене. Я просто не знаю, хочешь ли ты говорить о нем, но если хочешь, то давай говорить. Ты же знаешь, со мной ты можешь говорить о чем угодно, правда же? Просто эти разговоры о смерти мне хреново даются. Я даже не просекла эту параллель между тобой и Генри. Господи, какая я тупица.

– Ш-ш-ш, – успокаивал меня Дил, положив свою теплую руку мне на затылок. – Все хорошо, и никакая ты не тупица совсем. – Он выдержал паузу и добавил: – Ты просто немножко сучка.

Я фыркнула, обдав его слюной, и начала смеяться. Слезная истерика перешла в неудержимый гогот. Мы оба, согнувшись в три погибели, ржали на платформе, среди разбросанных по всей платформе наших вещей.