– Об этом тоже все знают?

– Кто не знает, тот догадывается, – горько усмехнулась Лукерья Самсоновна.

– Вы считаете, что Виталий не мог затаить обиды на вашего брата?

– Затаить не мог, – не раздумывая, ответила женщина. – Конечно, ему было больно, обидно, но он перестрадал и понял, что Снежана не его девушка.

– Откуда вы об этом можете знать?

– Так не один десяток лет живу я на свете, научилась видеть, что у людей на душе…

Мирослава кивнула, давая понять, что ответ принимается. И немного погодя спросила:

– Лукерья Самсоновна, а вы кого-нибудь подозреваете?

– Э, милая, кого я могу подозревать? – грустно ответила тётка Твердохлёбова.

– Говорят, что у зятя вашего племянника Тихона Позднякова серьёзно больна мать.

– Кто говорит?

– Люди…

– Мне об этом ничего не известно. И это значит, что Никифор тоже ничего не знал.

– Почему вы так думаете?

– Потому что племянник всегда со мной всем делился и обо всём советовался.

– Интересно.

– Да ничего интересного в этом нет, – вздохнула Лукерья Самсоновна, – просто ему не с кем было советоваться-то, кроме меня. Не со Снежаной же.

– Тоже верно.

– А в себе всё держать с ума сойдёшь. Так что если бы он узнал о болезни свахи, сразу бы ко мне прибежал. И мы бы с ним нашли как подсобить ей.

– В таком случае почему Анфиса не сказала об этом отцу?

– Из-за Тихона, – тихо обронила женщина.

– Что, он слишком гордый?

– Дело не в гордости, – Лукерья Самсоновна сложила руки на коленях и принялась их рассматривать.

– А в чём же?

– Не знаю, как и объяснить вам.

– Как есть.

– Ну, если как есть, то слушайте. Никифору сначала-то жених дочери не глянулся. Но, чтобы не причинять боли дочери, он смирился и не противился их браку. Но Тихон-то не слепой, понял он, что тесть от него нос воротит. Обидно стало парню. Вот он и решил за помощью к тестю не обращаться, всё своё тянуть на себе.

– Я, кажется, поняла. А какие отношения у вашего племянника были с его собственным племянником?

– С Олегом-то? – почти так же, как Снежана, удивилась Лукерья Самсоновна. – Хорошие были отношения. Дай бог всякому таких.

– А невеста Олега пришлась по вкусу вашему племяннику?

– Чего не знаю, того не знаю, – развела руками женщина, – но ведь мы все её только 31 декабря первый раз и увидели. Ещё и понять ничего не успели. Так-то она девочка тихая, вежливая, воспитанная, симпатичная. Да и Олежку, видать, любит. Поэтому я сомневаюсь в том, что Никифор не одобрил бы выбор Олега. Скорее всего, благословил бы и свадьбу им устроил.

– А как вы думаете, Эдуард мог убить отца? – прямо спросила Мирослава.

Лукерья Самсоновна выдержала взгляд детектива и так же прямо ответила:

– Мог бы, но в пылу ссоры. Я не верю, что Эдик мог ударить отца сзади исподтишка.

– Но тогда получается, что это сделал кто-то из супругов Калитовских?

– Шутите? – грустно улыбнулась Твердохлёбова.

– Или обслуживающий персонал.

– Исключено, – покачала головой Лукерья Самсоновна.

– Тогда остаётся только предположить, что в поместье пробрался кто-то неизвестный и, выследив, когда ваш брат останется один, убил его. Но ведь это невозможно?

– Ничего невозможного нет, – неопределённо отозвалась Твердохлёбова.

– Значит, остаются сотрудники фирмы вашего племянника и конкуренты? – Мирослава вопрошающе посмотрела на тётку убитого.

– Этого я не знаю. Вы детектив, вы и ищите, – ушла от ответа Твердохлёбова-старшая.

– Но вы недавно сказали, что брат обо всём вам рассказывал, – напомнила Мирослава.

– На сотрудников и конкурентов Никифор не жаловался, – вынуждена была ответить старая женщина.

– Тогда, Лукерья Самсоновна, последний вопрос, – проговорила Мирослава, – сколько в доме было комплектов ключей от всех помещений?

– Два, – уверенно ответила женщина, – один у Никифора и один для общего пользования висел на кухне.

– А у вас разве не было?

– Нет, – улыбнулась Лукерья Самсоновна, – стара я уже при себе таскать такую тяжесть.

– А кто имел доступ к ключам, висевшим на кухне?

– Все, – не раздумывая, ответила женщина.

– Что ж, Лукерья Самсоновна, спасибо за то, что уделили мне время.

– Не за что, – отозвалась старая женщина и старательно разгладила руками юбку на коленях, хотя там и так не было ни складочки.

Мирослава заподозрила старую тётку Твердохлёбова в том, что она чего-то недоговаривает.

Спустившись вниз, Волгина наткнулась на женщину средних лет и спросила у неё, где Снежана Твердохлёбова.

– Сейчас я её найду, – ответила женщина, и вскоре где-то в глубине дома Волгина услышала её голос: – Снежана Матвеевна, там вас дожидаются.

Твердохлёбова вышла в холл быстрым шагом.

– А, это вы, – протянула она, увидев Мирославу.

– Да, я хотела сказать вам, что ухожу.

– Но ещё вернетесь, – грустно улыбнулась Твердохлёбова.

– Не исключено, – отозвалась Волгина, – а сейчас до свиданья.

– Я бы предпочла, прощайте.

– Я бы, поверьте, тоже.

В тот момент, когда Мирослава уже проехала половину пути от загородного дома Твердохлёбовых в направлении собственного дома, пошёл ледяной дождь.

Чертыхнувшись про себя, Волгина включила дворники, сбавила скорость и полностью сосредоточилась на дороге. Несмотря на то что машину она водила виртуозно, от необоснованного риска воздерживалась. И дорога домой заняла у неё на полчаса больше времени, чем она рассчитывала. По лицу встретившего её Мориса она догадалась, что он волновался за неё. В гостиной её ждал приветливо машущий оранжевыми языками пламени за чёрной решёткой растопленный камин. Стол уже был накрыт для обеда.

– Почему не на кухне? – спросила она.

Он пожал плечами. Морис уже успел заметить, что многие россияне по-прежнему любят собираться за столом на кухне, даже те из них, кто может себе позволить обедать и ужинать в гостиной за красиво сервированным столом. То, что Мирославе сервировать стол лень, он тоже прекрасно знал, но ведь он и не заставлял её это делать и всю работу брал на себя. Однако что она, что Шура обожали есть на кухне.

Правда, время от времени Морис нарушал установленную ими традицию и накрывал на стол в гостиной. Обычно они не возражали. Вот и теперь Волгина не стала возмущаться. Миндаугас прекрасно видел, что всеми своими мыслями она уже полностью погружена в расследование. Но пока она не поела, он не задавал ей никаких вопросов. Лишь во время чая небрежно спросил: