– Тоже мне, религиозный диспут тут развели, – опомнился Кузьмин. – Выберемся из этой передряги, тогда и пофилософствовать можно будет. Давайте думать, что теперь делать станем. Куда хоть плывем, на восток или на запад?

– На юг движемся, – быстро определился по солнцу Прохоров. – А значит, к цели не продвигаемся. Плывем параллельно линии фронта. А ты, Аверьянович, не командуй. Ты больше не старший по бараку. Барак в прошлом остался. Теперь я командир. – Михаил сказал так и приложил руку к плечу, разорванному овчаркой.

Рана сама по себе была нестрашной, но после нескольких часов сидения в воде она воспалилась, болела. Боль проходила по телу короткими острыми импульсами, знобило. Но Прохоров старался не подавать вида, что его мучает недомогание.

Аверьянович спорить не стал. Ему это «командирство» было уже поперек горла.

– Раз главный, то и командуй, – быстро согласился он. – Ты, Илья, не против?

Фролов согласно кивнул и вопросительно глянул на Прохорова.

– Налегай на шест почаще. Нам сейчас главное подальше уплыть, уйти, выбраться из квадрата поисков. Пока местность нам благоприятствует, берега болотистые. Немцы хрен по ним к реке подберутся, даже собаки тут не пройдут.

И тут никто не стал спорить, к тому же, пока и беглецы не имели возможности выбраться на сухую землю, приходилось в буквальном смысле плыть по течению судьбы-реки вслепую, лишь слегка помогая себе шестом.

– Ого, – перегнулся через борт Кузьмин. – Попридержи. Тут кто-то сеть поставил.

Над водой возвышались несколько вешек. Фролов выставил шест вперед, воткнул его в дно, лодку стало разворачивать течение. Кузьмин с Прохоровым стали выбирать сеть, в ячейках засеребрилась застрявшая в них рыба.

– Ты смотри. Мелкой и нет совсем, – приговаривал Аверьянович, вытаскивая лещей, окуней и даже одну щуку, бросая их на дно лодки. – Будут нам теперь не только сухари на ужин. Давно рыбки не пробовал. Нам бы ушицу сварить, да не в чем.

– Размечтался. Ушицу ему подавай, – губы Прохорова искривились от боли, он упустил край сети в воду, пальцы разжались сами собой.

– Худо? – участливо спросил Кузьмин.

– Бывало и похуже, – Михаил дышал часто, сидел бледный.

– Покажи рану. Плывем, – произнес Аверьянович.

– Рано нам плыть. Сперва сеть на место поставь. Нельзя много следов оставлять.

Кузьмин, как умел, вновь растянул сеть у самых тростников, сел на корточки перед Михаилом, тот оголил плечо.

– Хреново, – резюмировал Аверьянович. – Воспалилась, гнить начнет. Ты ее лучше не прячь, ветру подставь, подсыхать станет. Нужно ее присыпать.

– Чем присыпать? – несколько зло отозвался Михаил. – Аптечка, что ли, с собой есть?

– Аптечка не аптечка, а что-нибудь придумаем. – Кузьмин взял самодельные кусачки, которыми Прохоров перерезал лагерную проволоку, вытащил из рожка автомата патрон.

Тот лежал на ладони, поблескивая, как спелый желудь. Аккуратно орудуя кусачками, Кузьмин вытащил пулю. Порох из гильзы высыпал на рану. Прохоров тут же почувствовал, как начинает жечь.

– Терпи, командир. Для твоей же пользы. – Кузьмин промакивал рану более-менее чистым куском материи, оторванной от нижней части рубашки.

Фролов, стоя на корме, вновь мерно заработал шестом. Шли вдоль самой границы высокого, плотно росшего тростника. Солнце золотило воду, но на горизонте, изредка показывавшемся над нешироким руслом на прямых участках реки, уже собирались низкие облака.

– Вот, плывем мы, плывем, и не верится, что еще этой ночью находились в офлаге. Конвойные, овчарки, переклички, – с философскими нотками в голосе проговорил Илья. – Кажется, вроде всегда так было – река, солнце…

– За нас товарищей, возможно, уже казнят, – напомнил Прохоров. – Так что наши жизни нам не принадлежат. Мы должны за них отомстить, когда к своим выберемся. Лучше всего будет, если линию фронта перейти сумеем, в регулярную армию вольемся.

– До линии фронта еще… – Фролов сплюнул за борт.

И тут за поворотом реки послышался мерный плеск весел. Беглецы тут же насторожились.

– Немцы? – прошептал Кузьмин.

– Не исключаю, – прищурился Прохоров. – Но они, скорее всего, засаду устроили бы. Оружие спрятать, но так, чтобы было под рукой.

Звук плывшей против течения лодки приближался. Напряжение стало огромным. Вполне могло оказаться, что из-за поворота покажется лодка с эсэсовцами. Но лая собак не было слышно, а поисковые группы без псов на «охоту» не выходили.

Из-за тростников, росших вдоль противоположного берега, показалась плоскодонка. Парень в коротком пиджаке и кепке налегал на весла. На корме сидела девушка. Лишь только она заметила двигавшуюся навстречу лодку с беглецами, тут же стянула пальцами глубоко расстегнутую блузку, прикрыла круглые белые колени высоко поднятым до этого подолом плиссированной юбки и покраснела. Парень сразу же обернулся и тревожно всмотрелся в чужаков.

Прохоров уже успел прикрыть раненое плечо, набросив на него сложенную пополам жилетку, и улыбнулся, как мог приветливо. Парень ответил чуть заметной улыбкой и крикнул.

– Чэсьць паньству!

– Чего он? – почти беззвучно прошептал Кузьмин и потянулся к автомату, прикрытому одеждой.

– Здоровается, наверное, – так же беззвучно отозвался Прохоров и махнул влюбленной паре рукой.

Лодки разминулись.

– Поняли, кто мы такие? – испуганно спросил Фролов. – Может, их надо было того… прикончить, чтобы не сдали немцам?

– У тебя совсем мозги набекрень съехали? – строго сказал Прохоров. – Это же мирные люди – не враг. Влюбленные. Выехали на реку, пообниматься, нацеловаться. Видел, какие у нее губы припухшие, так только от поцелуев случается. Я уже бабы год как не видел, аж сердце екнуло.

– Вот-вот. Наш советский народ на фронтах кровь проливает. По немецким лагерям вшей кормит, от голода мрет. А они здесь прогулки с поцелуями устраивают, танцы-обжиманцы, – возмутился Илья. – Мы им должны победу над Гитлером на блюдечке принести, а они еще свои буржуйские рожи воротить начнут. Небось, молчать не станут, когда их немцы спросят.

– Илья, злой ты какой-то. Тебе судьба подарок сделала. Ты на воле оказался. Не завидуй другим. Может, они в сопротивлении участвуют, а любовь у них только прикрытие? Ты смотрел, что у них в лодке спрятано?

Фролов недовольно морщился. Короткий эпизодик из мирной жизни разбередил ему душу. Почему-то ему казалось, что во время войны нужно только о ней и думать. И если ему самому плохо, то должны страдать и все остальные.

– Долго плыть по реке опасно. Это как по рельсам ехать. Рано или поздно перехватят. При первой возможности на берег выбираемся, – распорядился Прохоров. – Лодку по течению пустим, чтобы не поняли, где мы высадились.