И я поместил его в тайное место

за всеми пределами. Там, в заключенье,

оно без дверей и без окон. Я часто

пытался убить его снова. Не знаю,

что это такое. Лишь Сет мог ответить

на этот вопрос и при помощи Жезла.

Но – живо оно и – по-прежнему плачет,

и, если когда-нибудь сможет прорваться, —

убьет оно Жизнь, что на Средних Мирах.

Осирис с Анубисом власть поделили

за этой атакой. Смолчал я. Поскольку

я должен остаться на страже, покуда

не будет оно уничтожено. Вскоре

на станциях многих и ангелы стали

друг с другом сражаться. Их войны продлились

лет тридцать. А после – Осирис с Анубисом

то, что, осталось, пожали совместно.

И – нет этих станций.

Теперь эти двое волнами Энергий

должны управлять, подвергая народы

чуме или войнам. Достичь равновесий

от мирных воздействий путем постепенным

и с помощью станций – значительно легче…

Они не способны идти по-другому,

поскольку боятся двумнения или

дележки энергий, которые взяли

путем беззаконья. И даже друг с другом

они договор заключить не сумели.

Когда Безымянное я уничтожу

и путь, наконец, отыщу для убийства,

я силу энергий своих переброшу,

смещу моих Ангелов, двух, что остались…

И это – труда не потребует. Руки

мне новые будут нужны, чтобы волю

мою воплотить. Было б гибельно просто

убрать тех, кто может работать с волнами…

Когда я добьюсь всего этого, сразу

я, мощь этих станций собрав воедино,

…Нефита плачет у моря: – Это невозможно! Этого никогда небудет! – и Принц-Который-был-Тысячей встает и протягивает руки.

В облаке, парящем перед ним, возникает прозрачный силуэтженщины. Капельки пота усеивают его лоб, и образ Нефиты становится почтиотчетливым. Он делает шаг, пытается обнять ее, но руки ловят только дым, и имяПринца, грозное имя Тот, бьется как рыдание в ушах Того-Кто-был-Тысячей… Затемон стоит совсем один, и волны одного моря плещут у его ног, а волны другого –перекатываются над Головой, и прозрачные звезды в небе – это рыбьи желудки,переваривающие рыбью пищу.

Глаза его увлажняются, а губы шепчут проклятья, ибо онпонимает – еще немного, и Нефита сама освободит себя. Навсегда… Он зовет ее, нонет ответа, нет даже отклика эха.

Теперь он знает, что Безымянное умрет. Он бросает камень вокеан, и камень не возвращается.

Скрестив руки. Принц исчезает. Отпечатки ног расплываются напеске.

Пронзительно кричат морские птицы, и неуклюжая рептилияподнимает зеленую голову над волнами, качает длинной шеей и погружается вокеан.

Взгляните теперь на Цитадель Марачека, что в сердце СреднихМиров…

Она мертвая. Все здесь мертвое. СюдаПринц-Который-когда-то-был-Богом приходит часто: здесь никто не мешает емуразмышлять о многом.

На Марачеке нет океанов. Осталось лишь несколько ключей,солоноватых и пахнущих псиной. Солнце его – крошечная красноватая звезда, давноуставшая светить, слишком высокомерная или слишком ленивая, чтобы однажды статьновой и умереть во вспышке славы – она льет свой бессильный свет, и уродливыекаменные глыбы отбрасывают синеватые тени на оранжево-серые пески, бесконечноперебираемые ветрами; звезды над Марачеком можно видеть даже в полдень, авечером они достигают яркости неоновых ламп над открытыми всем ветрамравнинами; Марачек – плоский мир, но воздушные потоки переделывают егобесплодную поверхность дважды в день, пытаясь достичь совершенства, нагромождаяи разбрасывая горы песка и все тоньше и тоньше перемалывая его зерна – так чтопыль утра и сумерек весь день висит желтоватым туманом, и оттого с любойстороны Марачек кажется тусклым глазом, подернутым зыбкой пеленой; ветерпревращает горы в равнины, воздвигает и разрушает скалы, бесконечно зарывая всеи раскапывая… – это Марачек, опустевшая сцена славы, пышности и великолепия; нокроме всего этого на Марачеке есть нечто, всем своим видом свидетельствующее оподлинности, – Цитадель, которая будет существовать, пока существует самМарачек, хотя пески придут и уйдут от нее много раз, прежде чем наступит часокончательного распада; она так стара, что никто не может сказать суверенностью, была ли она вообще когда-либо построена, Цитадель – быть может,самый древний город во Вселенной, разрушавшийся и восстанавливавшийся – ктознает, сколько раз – на том же самом месте, снова и снова, – возможно, с –самого воображаемого начала великой иллюзии по имени Время; Цитадель, котораясамим своим существованием свидетельствует, что некоторым вещам данопродолжаться почти бесконечно, и они, пусть даже впавшие в оскудение и упадок,существуют невзирая на все превратности – это о них написал Фрамин в «Той, чтогордо застыла в Вечности»: «…И сладость распада вовек не коснется порталовтвоих, ибо ты Неизменность, застывшая каплей в смоле янтаря…» – ЦитадельМарачека – Карнака, изначальный город, но обитатели оголишь насекомые ирептилии, пожирающие друг друга; и только один из обитателей этого мира занятсейчас совсем другим – жаба, сидящая под опрокинутым бокалом на древнем столе всамой высокой, северо-восточной башне Марачека, – она кажется спящей вэтот миг, когда больное солнце поднимается из пыли и сумерек и свет звездслабеет. Это – Марачек.

Фрамин и Мадрак входят сюда через ворота, открытые на Блисе,и опускают свою ношу на древний стол, высеченный из единого куска страннойрозовой субстанции, которой не может коснуться разрушением само Время.

Здесь призраки чудовищ и Сета, вечно побеждающего их, ведутнескончаемую битву сквозь мрамор воспоминаний – сквозь стены и башниразрушаемой и восстанавливаемой Цитадели Марачека, древнейшего города воВселенной.

Франки вправляет руку и ступню Генерала; он поворачивает егоголову так, что лицо снова обращено вперед, и укрепляет его шею, чтобы онамогла держать голову.

– Что с другим? – спрашивает он. Мадрак, приподнявправое веко Оакима, всматривается в его зрачок и щупает пульс.

– Шок, я полагаю. Кого-нибудь раньше выхватывали избитвы фуги?