– Еще и маслица ему! Будешь знать, дубина, как не чистить доспехи! – судя по взмаху руки офицера, я поняла, что тот был не прочь отвесить мне оплеуху, но в последний момент передумал руки о мой шлем ломать.

– Вы посмотрите, ваша милость, какой на нем грязнущий плащ. Такое чувство, что в него не единожды блевали! А копье? Умора, а не копье! Ты что ж, браток, на рыцарский турнир с такой штуковиной собрался?!

– А если бы и на рыцарский?! – начала огрызаться я. – А куда мое копье делось, откуда мне знать? Проснулся, а копья нет. Где копье? Не иначе как какой-нибудь шутник навроде тебя его и умыкнул! Что я теперь своему начальству доложу?! Копья нет, шлем зажало. Плащ… – я махнула рукой. – Может, хоть шлем поможете отпереть. А?.. А то совсем позорно в таком виде на выволочку являться. Поможете, служивые, а?..

– Может, и правда, помочь парню? Ему еще плащ в порядок приводить. За копье когда еще рассчитается? – Какой-то сердобольный лучник протянул было ко мне руку, пытаясь поднять забрало, но офицер тут же пихнул его в поддых, мол, не лезь вперед командира без приказа.

– Обыщите его, – услышала я, холодея под доспехами.

– Ага, обыщите меня, господа хорошие. Может, заодно и шлем проклятущий стащите. Только вот одна мелочь – как честный человек обязан предупредить…

Потянувшиеся ко мне солдаты торопливо отдернули руки.

– Не посчитайте за оскорбление, благородный сеньор, – обратилась я к приказавшему обыскать меня офицеру. – Только вынужден наперво сообщить, что я в трауре. Глубоком трауре.

– Какое мне дело до твоего траура, собака?! – заорал офицер, сжимая рукоятку меча так, как обычно сжимают хлыст.

Готова была отдать руку на отсечение, что он лучше знал, как обращаться с бичом, нежели с мечом. Однако я оставила свои наблюдения при себе, не пытаясь увернуться от удара. В моих доспехах это казалось глупым. Да и не стал бы меня рубить офицер в присутствии подчиненных, наподдать – другое дело, но только не убивать.

– Так в краях, откуда я родом, во время траура нельзя мыться и задницу подтирать, – глубокомысленно изрекла я, сама чуть не падая со смеху.

– И давно ты, засранец, в таком трауре? – осведомился офицер, в то время как солдаты начали затыкать носы и махать перед собой в воздухе, словно вдруг учуяли что-то зловонно-омерзительное.

– Второй месяц, потому, как по отцу полагается глубокий траур аж в полгода, – я покачала головой. – Вот если бы по тетке или…

– Месяц не срок, – один из воинов схватил меня за ремень.

– Но три дня у меня был злющий понос, – не сдавалась я. – Свидетелем тому стал мой несчастный плащ, который вы можете рассмотреть и даже обнюхать.

– Гоните этого дристуна прочь! Пусть объясняется со своим офицером, а меня вывернет, если я проговорю с ним еще хоть одну минуту, – наконец сдался офицер.

После этого меня огрели по спине моим же копьем и, придав скорости, здоровенным пинком выбросили во двор. Скрипя ржавыми наколенниками и ругаясь как лодочник, я поковыляла туда, где меня ждала донья Инес.

Обожаю наших господ за их предсказуемость. Чем меньше звание офицера, тем больше гонор. Тем больше он тявкает, пытаясь выказать свою значимость и силу.

Вращаясь среди высшей знати, я ни разу не видела таких амбиций, такого болезненного тщеславия и одновременно с тем такой верности долгу, какие выказывают люди бедные. Нищие рыцари хорохорятся точно надутые индюки, полагая, что ведут себя подобно отпрыскам благородных семейств, в то время как до королей и их приближенных им как до звезд. Наслышанная о былом богатстве своей семьи дама мнит себя знатной, требуя, чтобы муж, дети и единственная черная девка приносили ей почести, равные королеве.

Видела я и королеву. Королеву Испании, когда уже многим позже в Мадриде мы с Альвару были представлены ко двору. Это была достаточно простая и доброжелательная женщина с широким лицом и большими руками, больше подходящими для молочницы. На моей памяти она не прочла ни одной книги и интересовалась только тем, что кушал и куда ездил за день ее любимый сынок. Она могла часами обсуждать подстреленных на охоте уток, взвешивая их на руках и рассказывая о славных охотах времен ее батюшки.

Графиня, в свите которой я состояла, хоть с виду и напоминала нежного и кроткого ангела, которому нет никакого дела до земной суеты, больше всего заботилась о своем супруге, собирая для него сплетни и пытаясь хоть как-то помочь ему в деле продвижения по службе. Она могла часами просиживать с женой генерала Кастелу, рассказывая о своем ненаглядном Луиджи и ожидая того, что та в свою очередь передаст о подвигах графа мужу. В общем графиня Альвару, при всей своей хрупкости, оказалась обыкновенной интриганкой и сплетницей, чьи амбиции однажды стоили королевству гражданской войны, но об этом позже.

Что же касается несравненной доньи Инес, с которой я подружилась после услуги с шалью, то та была действительно ангелом.

Внебрачная дочь гранда, она не могла рассчитывать на хороший брак, однако и не собиралась выходить замуж, так как ее любовь, ее рыцарь, которого я спасла в тот день, повесив условный знак на решетку окна, оказался не кем иным, как принцем Педру.

Их связь продолжалась уже несколько лет. Проводя все свободные часы с божественной подругой, Педру прижил с ней двоих детей. Правда, Афонсу, названный так в честь короля, умер сразу после рождения, а дочке тогда было около восьми месяцев. Третьего ребенка донья Инес носила под сердцем.

Госпожа де Кастро и принц были воистину прекраснейшей парой! Педру действительно любил Инес, они встречались тайно, и за время их связи принц умудрился не попасть в сети ни одной придворной прелестницы и не воспользоваться услугами ни одной блудницы. Что было воистину чудом, учитывая царившие повсеместно свободные нравы.

Обычно Педру селил Инес в одном из своих замков, по соседству от основной резиденции, местоположение которой менялось в зависимости от монаршей прихоти. Там они жили своей семьей, никого не трогая и стараясь не вызвать подозрений. Тем не менее об Инес так или иначе знали все. Моя же неосведомленность в связи с этим объясняется тем, что вместе с графиней Альвару я совсем недавно оказалась в Лиссабоне и не могла сразу же войти во все обстоятельства придворной жизни.

Постоянная связь, казалось, давала некоторую надежность положению этой молодой пары, но в последнее время терпению короля пришел конец. Все чаще он сравнивал чахоточную, стоящую одной ногой в могиле невестку и цветущую счастливую любовницу сына, которая своей красотой, здоровьем и жизнелюбием словно отнимала жизнь у принцессы, подобно тому, как сорняк забивает благородную культуру, лишая ее воды и солнечного света.

Кроме того, Педру и его жена Констанса не имели детей. Ее высочество родила двоих мальчиков, которые умерли еще в раннем младенчестве, и теперь героически старалась подарить принцу и всей стране третьего, хоть на этот раз здорового и крепкого наследника.