Наибольшее вознаграждение, конечно же, полагалось руководству: директору, администратору, шеф-повару, старшему кондитеру, главному бухгалтеру. Чуть меньше клали в карманы рядовые повара, снабженец, кладовщик, официанты, бармен, швейцары. Наименьшие премиальные получали мойщики посуды, уборщицы, рабочие, ночной сторож. Но даже и эти люди оставались довольны, потому как за месяц такое вот вознаграждение неизменно перекрывало их официальную заработную плату.

— Впредь приказываю не выносить из ресторана свертков, авосек и кульков, — гремел хорошо поставленный голос Разгуляева. — Вам разрешается доедать за гостями, но только здесь, в пределах «Гранда». Если кого поймаю на выносе, рассчитаю без сожаления. Свободны!

Народ со вздохами потянулся к выходу из большого зала. Пошли вместе с остальными работниками и Семен с Сашкой. Оба недоумевали. Почему Разгуляй не прошелся по ним? Ведь гости «Шкатулки» нагуляли на приличную сумму и сгинули за окном, не рассчитавшись.

Тут администратор будто их услышал.

— Семен и новенький, задержитесь! — ударил им в спину громкий окрик.

Семен тихо простонал:

— Сучий городовой!

Дождавшись, когда все лишние удалятся из зала, Разгуляев присел за ближайший столик, запустил руку во внутренний карман, вынул оттуда две сотенные купюры, бросил их на стол и проговорил:

— Держите. Вы сегодня единственные, к кому у меня нет претензий. Понятно, что милиция приходила не за теми людьми, которые отдыхали в «Шкатулке». Но их встреча на нашей территории была бы нежелательной. Она могла закончиться стрельбой, а это катастрофа для репутации ресторана. Так что вы молодцы, вовремя сориентировались и поступили правильно. Хвалю.

Теребя свою купюру и не решаясь убрать ее в карман, Семен признался:

— Иннокентий Савельевич, простите, но мы не успели взять с них расчет. Все так быстро произошло, что…

— В следующий раз сочтетесь, — отмахнулся Разгуляев. — Все, свободны.

Официанты послушно направились к коридору, однако начальство вновь подало голос:

— Александр!

Тот остановился. Притормозил и Семен.

— В прошлый раз Тимофей сказал, что в твой дом угодила бомба. Это правда?

— Да, Иннокентий Савельевич, — со вздохом ответил сотрудник МУРа, изображавший Аверьянова. — Погибли мама и вся соседская семья.

— Живешь, стало быть, у Тимофея в подвале?

— Так точно, проживаю.

— Нравится?

— Как сказать. — Александр замялся. — Деваться-то мне больше некуда, так что и выбирать не приходится.

— Так ведь Тимофей пьет нещадно. Или перестал?

— Он, похоже, никогда не перестанет.

— Вот что. — Разгуляев потер пальцами виски. — Ты сейчас ступай в подвал к Тимофею, а завтра возвращайся с вещами и подселяйся к нашему ночному сторожу.

— К Михаилу Михайловичу?

— К нему. Там и места вдоволь, и зимой тепло, и условия все имеются.

На сей раз Васильков возвращался в полуподвал без свертка с провизией, зато с сотенной купюрой в кармане и кое-какими сведениями в голове. Сто рублей по нынешним временам — деньги небольшие. Это десяток яиц или килограмм макарон в коммерции, пара носков или два куска туалетного мыла. В общем, сущая ерунда. А вот то, о чем скрипучим голосом вещал возрастной мужичок восточной наружности в «Шкатулке», имело совсем другую ценность.

«Что он там говорил? — пытался припомнить Александр. — Что-то о сберкассе, автобусе и Сокольниках. Потом упомянул про берег Яузы».

Возможно, это была та самая ценная информация, ради которой Васильков внедрялся в «Гранд». Сейчас требовалось как можно быстрее передать ее через Костю Кима на Петровку. Но как?

По дороге до Межевого проезда Александр дважды останавливался, чтобы прикурить папиросу, и осторожно посматривал назад. Он не меньше пяти раз озирался по сторонам, когда оказывался в кромешной тьме, под негоревшими фонарями. Но вместо Константина опер замечал позади знакомый силуэт молодого раздолбая в широких штанах и пиджачке нараспашку.

«Опять эта бандитская сволочь, посланная кем-то из ресторанных», — думал бывший разведчик и топал дальше.

Увидеть Костю Кима и передать ему важные сведения в этот вечер он так и не сумел.

На следующий день, в половине восьмого вечера, потрепанный автобус марки «Опель Блиц» прокатился под горку вдоль Сокольников по Большой Остроумовской, свернул на Короленко и переулками добрался до Дворцовой набережной. По приказу Сыча Рогуля встал недалеко от Охотничьего переулка и заглушил двигатель.

Главарь поглядел на часы и сказал:

— Без пяти восемь они закрывают входные двери и подбивают бабки. Инкассаторы подъезжают в четверть девятого. Ждем.

Внутри «Опеля» собралась все та же компания из восьми человек: главарь банды Сыч, его правая рука Татарин, Вофти-Тофти, Полушка, Антип, Жига и Синий. Рогуля, как и всегда, сидел за рулем и беспрекословно исполнял любые приказы Сыча. Все было ровно так, как несколько дней назад на продовольственной базе Северного вокзала. Имелось разве что одно отличие. На лице Синего теперь белела повязка, с трудом прикрывавшая опухшую левую щеку.

Вечерело. Солнце село за ближайший барак, небо понемногу темнело. Народу на набережной было немного, только редкие прохожие, возвращавшиеся с работы домой.

Татарин первым достал папиросу и закурил. За ним завозились другие.

Сыч смотрел в окно и молчал. Кому невтерпеж, пусть покурят. Чего зря драть горло?. Командовать нужно по-крупному, а не по пустякам. Сейчас курево успокаивало людей, вселяло в них уверенность.

А Синему оно требовалось для успокоения зубной боли. Нажрался вчера пирожных, теперь мучается! Говорили дураку, не жри много сладкого! Не послушал.

Этот район восточнее Сокольников Сычу никогда не нравился. Бедный, заброшенный, дикий. Здесь издавна стояли деревянные дома и бараки, почерневшие от времени. Их было так много, что не отыщешь ни начала, ни конца.

Огромное пространство между Преображенкой и Богородским Валом наполовину было занято частными домами. Вдоль Яузы тянулись старые бараки, которые в половодье регулярно заливало так, что дети не могли переправиться на соседний берег, в школу. И вот недавно здесь открылась большая сберкасса.

— Полушка, прошвырнись, погляди, что да как, — распорядился Сыч.

Малый тут же выскользнул из автобуса, надвинул на лоб кепку, сунул руки в карманы и беспечной походкой двинул в сторону сберкассы.

Государственная трудовая сберегательная касса второго разряда на Дворцовой набережной работала всего месяц. До ее открытия в середине мая 1945 года жители огромного массива из неказистых старых домов вынуждены были ездить или ходить пешком к Сокольнической улице. Теперь новенькое отделение каждое утро открывало свои двери на углу Дворцовой набережной и Охотничьего переулка. Домишко, первый этаж которого был отдан под сберкассу, давно просился под снос, но жители радовались и этому.