Впрочем, самой знаменитой жертвой чисток 8 года н. э. стал не родственник Августа, а поэт П. Овидий Назон. Чем он прогневал императора, мы не знаем, ибо до нас не дошло никаких документов, а только униженная попытка оправдаться, которую находим в стихотворении Овидия, обращенном к императору: «Меня сгубили две вины: стихи и грубая ошибка».

Эта ошибка, по-видимому, заключалась в том, что он каким-то образом оказался замешанным в интригах Юлии Младшей и Силана. А книга под названием «Искусство любви» не имела ничего общего с описанием супружеской привязанности; это было легкомысленное стихотворное наставление о том, как освоить искусство обольщения и добиваться любви.

Август, несомненно, достиг кульминации в своей реформаторской деятельности – он решил подвергать все литературные произведения цензуре. А против его непоколебимой убежденности в том, о чем можно писать, а о чем – нет, избранный Овидием способ защиты был совершенно непригоден. Этот способ защиты покоился на двух основаниях. Первое заключалось в том, что Овидий не мог нести ответственности за то, что его книга показалась добропорядочным римским матронам безнравственной, поскольку в самом начале открыто предупредил их, что это произведение им читать не стоит. «Подальше от меня, узкие повязки на голову, символы скромности, и вы, длинные оборки, прикрывающие половину ступни». На самом деле он прекрасно понимал (и Август тоже), что это было открытое приглашение для респектабельных женщин прочитать эту книгу. Второй аргумент Овидия заключался в том, что в Риме издавна существовала эротическая поэзия, которую никто никогда не осуждал, и в том, что в мифологии и легендах почти не было историй, которые не показались бы цензору оскорблением для нравственности.

Разумеется, с помощью таких аргументов в свою защиту Овидий ничего не добился, поскольку стал удобным козлом отпущения в более серьезных делах. Литература была признана авгиевыми конюшнями, которые новоявленный Геракл собирался очистить. Август действительно был Гераклом, только с извращенным чувством юмора. Острова, на которых отбывали ссылку его дети и внуки и их любовники, находились на окраинах Италии, Овидия же отправили гоняться за любовью в далекие и холодные (зимой) места – в Томи (Констанцу), расположенную на западном побережье Черного моря.

На следующий год, 9 год н. э., чистка была завершена. Законы о нравственности, принятые в 19–18 годах до н. э., были сведены и, в некоторых случаях, дополнены в общий кодекс – закон Папия и Поппея, названный по имени двух тогдашних консулов. По иронии судьбы, оба они были холостяками, что превратило их в предмет ядовитых насмешек для римских остряков.

Общий принцип «кнута и пряника» остался прежним – люди, имевшие детей, получали награды, а холостяки и незамужние наказывались запретом на наследование имущества. Однако этот закон принимал во внимание тот факт, что некоторые люди не могут заводить детей из-за бесплодия, и бездетные семьи получили теперь право наследования. В этом смысле законодательство 9 года н. э. было шагом вперед. Бездетные вдовы и разведенные женщины от 20 до 50 лет получили больше времени для поисков нового супруга – два года и восемнадцать месяцев, соответственно. Холостякам, лишенным права наследования из-за отсутствия семьи, давался короткий период времени для подыскания супруги, и они могли теперь получать наследство, как и другие мужчины, состоявшие в браке с юности.

Редко какую женщину-аристократку историки осыпали такими ядовитыми упреками, как Ливию, и особенно усердствовал Тацит. Никто не хотел принимать во внимание, как много она сделала для Августа: все почему-то забывали, что она родила Друза, которого потомки превратили в своего идола, и была бабушкой Германика, которого они просто обожествляли. По традиции, которой следовал Тацит, добавивший в нее немало своих выдумок, преступление Ливии заключалось в том, что она была матерью Тиберия. Но она никогда не стремилась к тому, чтобы он стал императором. Впрочем, выдумки не принимают во внимание реальные факты, и ее описывали как вторую Лукрецию Борджиа, которая, ради того чтобы ее сын возглавил империю, убрала тех, кто стоял у него на пути: Луция Цезаря, Гая Цезаря, Германика и Агриппу Постума. Кое-кто даже договорился до того, что это она устроила смерть Августа, наступившую в 14 году н. э. Все эти обвинения столь же лживы, сколь и злобны. Гай и Луций Цезари, а также Германик, вне всякого сомнения, умерли своей смертью; а если Агриппу Постума и убили, то Ливия не имеет к этому никакого отношения. Тацит, к сожалению, повторяет сплетни; и его совсем не заботило, излагает ли он их как слухи или как факты.

Если же собрать все неопровержимые факты из жизни Ливии, то получается совершенно иная картина. Ее подтверждают акты Клавдия и труды авторов, не гонявшихся за сенсациями: Валерия Максима и Веллея Патеркула, а также Сенеки.

Преданность Ливии Августу, как и его преданность ей, не вызывает сомнения. В молодые годы она не только терпела, но даже поощряла его неверность – со случайной девушкой или с Теренцией, женой (по описанию Горация, очень сексуальной) своего министра Мецены, которая выполняла все его желания. Ливия ухаживала за ним во время его многочисленных, а в молодые годы – очень тяжелых болезней. Большую часть жизни Август зависел от нее, и частенько бывало так, что он нуждался в ее советах, и даже, в особо серьезных случаях, приходил к ней со своими записями по тем вопросам, которые хотел с ней обсудить. Естественно, Август никому не хотел рассказывать об этом, но люди, хорошо знавшие его характер, могли догадаться. Злобные критики, которые, более века спустя, удовлетворяли ядовитому вкусу Тацита, были готовы утверждать, что Август решил назвать Германика, а не Тиберия своим наследником в 4 году н. э., но Ливия убедила его не делать этого. Люди поумнее понимали, что в течение всей жизни Августа Ливия оказывала на него облагораживающее влияние; и, в отдельные времена, когда они оба уже умерли, этот вопрос становился темой свободных сочинений некоторых просветителей. В результате разгорелась долгая дискуссия, фактически почти монолог, в котором Порция выступила в защиту Ливии, утверждая, что «милосердие не может быть чрезмерным». Предотвратить преступление можно не угрозой казни, а завоевав уважение и признательность человека, который собирается его совершить. Это сочинение, к счастью, сохранилось и служит для нас примером настоящей, а не выдуманной истории. Сенека включил его в свой трактат «О милосердии», а словоохотливый Кассий Дио очень подробно его излагает.

Это на самом деле разговор госпожи Гордячки со своим мужем. Он происходит в постели; Август ворочается и никак не может уснуть – его голова занята мыслями об очередном заговорщике, которого надо казнить. Это Корнелий Цинна, внук Цинны, противника Суллы и Помпея Великого, позже, в 5 году н. э., ставшего консулом. Его арестовали, но, после вмешательства Ливии, помиловали. Если верить Сенеке (который, несомненно, ошибся в датах), это произошло в Галлии между 16 и 13 годами до н. э. Согласно еще более драматическому рассказу Дио, Цинна был арестован в Риме в 4 году н. э. На следующее утро он предстал перед императором, чтобы выслушать свой приговор. Август сказал: «Я не только дарую тебе жизнь, но, в знак моего доверия, обещаю сделать на следующий год консулом». Он мог бы добавить: «Благодари за это мою жену».