Красота Ливии, которую она сохранила до старости, с годами стала несколько суровой; и, хотя в личной жизни она позволяла несколько более, чем допускали приличия, в ее доме, где она верховодила, царила строгость вместе с традиционной римской благопристойностью. Ливия прилагала много усилий, чтобы выглядеть достойно на публике. Она обладала красотой Венеры и характером Юноны; в ее случае лесть Овидия была вполне оправданна. В своей семье и за ее пределами Ливия демонстрировала щедрость; несмотря на резкость, она была доброй и даже, удержав своего юного внука Клавдия от одного из его поспешных литературных проектов, полезной; возможно, она поняла, что мальчик не так глуп, как его считают. Женившись на Плаутии Ургуланилле, внучке одной из самых близких подруг своей бабушки, он обеспечил себе счастливую жизнь. Ливия была очень привязана к своей невестке Антонии, которая, после смерти Друза, переселилась в ее дом. Она жалела свою падчерицу Юлию и делала все, что могла, чтобы облегчить ей тяжелую жизнь в ссылке. Тацит считал своим долгом упомянуть об этом, впрочем не без ехидных замечаний. Когда ее сын стал императором, она не один раз спасала подруг, мужья которых попадали в беду.

Следует отметить, что культура мало ее интересовала и она не способна была испытывать сочувствие и не поддавалась эмоциональной слабости. Она признавала, что, когда ее сын Друз умер, ей оказал большую поддержку философ Аней, но ее собственный природный стоицизм, возможно, помог ей перенести это горе не меньше, чем советы философа. Она презирала Октавию за то, что та, после смерти Марцелла, выставляла напоказ свою скорбь; Ливия обуздала свое горе и появлялась перед людьми с улыбкой на лице. Она была сильной женщиной, и все ее подруги – тоже.

То, что люди, несмотря на все их уважение к Ливии, никогда ее не любили, вполне объяснимо. Она никогда не искала популярности; ее удовлетворяла жизнь в тени своего мужа.

Он умер в 14 году н. э., когда ей было семьдесят лет. Ей предстояло прожить еще пятнадцать лет и сыграть новую роль. Роль вдовствующей императрицы, императрицы-матери.

Естественно, она покинула императорский дворец, но у нее было в Риме два своих дома. Один из них, стоящий на Палатине, так называемый Дом Ливии, в наше время открыт для туристов, которые могут увидеть на стенах ее картины: Гермеса, Аргуса, и Ио, и Полифема, и Галатеи. На одном из водостоков написано, вероятно, ее имя IVLIAE AVG. Это довольно скромный дом; возможно, ей подарил его Август. У нее была еще вилла в Прима-Порта, в девяти милях к северу от Рима по дороге Фламиния, в сторону Вейи. Эта вилла называлась ad Gallinas ad primam portam («У курицы, у первых ворот»). Именно здесь, если верить преданию, орел уронил лавровую ветвь в 37 году до н. э. Ее нашли в клюве курицы (gallina) и воткнули в землю. Из этой ветви вырос большой куст, с которого срывали ветки для приготовления лавровых венков. Эти венки Август (а позже – и его потомки) надевал во время триумфов.

Благодаря таланту римских археологов настенная живопись в столовой Ливии была аккуратно снята и перенесена в национальный музей Рима. По всем четырем стенам комнаты тянется зеленая гладь лесов и кустарников; повсюду растут цветы и порхают птички. Но это маленькие птички, а не куры, на деревьях висят плоды – это не лавровые деревья. Плодов очень много, поэтому вокруг такое изобилие птиц. Они до сих пор живут в этих лесах.

Ливия вела активную деловую жизнь, поскольку была очень богата: у нее имелись владения в Малой Азии, Галлии и Палестине, а также во многих частях Италии. Она сама управляла ими, поскольку в 35 году до н. э. была освобождена от patria potestas (власти государства), в 9 году до н. э. получила льготы, полагавшиеся матери троих детей, а после смерти Августа была выведена из-под действия закона (lex voconia), ограничившего размер имущества, которое могла унаследовать женщина. Число ее личных слуг превышало тысячу; сюда входил Бурр, ставший при Клавдии и Нероне командиром Преторианской гвардии. О том, каким богатством располагала Ливия, говорит тот факт, что после смерти она оставила Гальбе (императору, правившему в то время) пятьдесят миллионов сестерциев.

В римском обществе она сохранила звание первой леди, поскольку император Тиберий был вдовцом.

А каково же было ее положение в государстве?

Во-первых, ее приняли в семью императора, и она стала не просто Юлией, а Юлией Августой. Принятие в семью и этот титул стали для нее последним подарком Августа, который она получила по завещанию. Когда Август был обожествлен, она стала первой жрицей его культа и получила право, в этом качестве, появляться на публике в сопровождении чиновника (ликтора).

Что касается остальных почестей, то был составлен особый протокол. На первом заседании сената, состоявшемся после похорон Августа и его обожествления, сенаторы выдвинули несколько предложений, желая позлить Тиберия и подольстить Ливии. Поскольку Август имел титул Отца страны, было предложено назвать его вдову Матерью страны; Тиберий, которого уже объявили сыном божественного Августа, должен был получить и титул сына Юлии. Однако Тиберий не принял этих предложений, и правильно сделал; он не хотел, чтобы в семье Юлиев в Риме возродились обычаи исчезнувших греческих царств.

Положение Августы, разумеется, требовало признания. Она устраивала свои собственные приемы, и имена тех, кто на них присутствовал, становились достоянием гласности. В школах жрецов отмечались дни ее рождения; ее имя включали в ежегодные торжественные обещания, которые давались императору. Через много месяцев после смерти Августа из Гитейона на Пелопоннесе пришла просьба разрешить создание культа божественного Августа и всех еще живых членов императорского дома. Тиберий дал согласие от имени всех членов семьи, кроме своей матери; она должна была принять собственное решение. В 23 году н. э. в провинции Азия было разрешено построить храм в честь очень странной троицы, подобной которой никогда не было: Тиберия, его матери и сената!

На публике отношения Августы и императора были очень корректными. Тиберий всегда с большим уважением отзывался о своей матери и на людях всегда уступал ее желаниям. У нас нет оснований думать, что в домашней атмосфере она старалась подчинить его своей воле и решать, какую политику проводить; она не требовала, чтобы он советовался с ней в государственных делах. У нас нет никаких доказательств тех обвинений, которые любил повторять Тацит: что она хотела войти в правительство или она заявляла, будто Тиберий ей многим обязан, поскольку это она сделала его императором.

Не следует забывать, что Августа к тому времени уже сильно состарилась и, быть может, так и не оправилась полностью от серьезной болезни, которая настигла ее в 22 году н. э. Она никогда не выставляла своих чувств напоказ, и вполне возможно, что ей так и не удалось проникнуть в душу замкнутого Тиберия. Тацит признает, что до ее болезни в 22 году н. э. у них были хорошие отношения; потом Тиберий сильно привязался к Сеяну – это верный признак того, что он сильно страдал от одиночества, и эта дружба, вероятно, отдалила его от матери. Мы ничего не знаем о том, как Ливия относилась к Сеяну или как он относился к ней. Молчание источников очень интересно и говорит само за себя. Несомненно, Августа понимала, что с годами Тиберий становится все менее популярным в Риме, и, несомненно, любовь римлян к ней тоже угасла. Мы не знаем, пыталась ли она поговорить с ним об этом, или его поездка на Капри, в которую он отправился по собственному желанию, разрушила их связь (как думал Сеян); глупо было бы высказывать на этот счет какие-то догадки. Предположение Тацита о том, что Тиберий уехал на Капри, чтобы спастись от ее навязчивого руководства, глупо и бессмысленно.